Записки Мегрэ - Сименон Жорж - Страница 1

Жорж Сименон

«Записки Мегрэ»

Глава 1

в которой я не без удовольствия пользуюсь наконец случаем, чтобы объяснить, как я познакомился с пресловутым Сименоном

Это было в 1927 или 1928 году. Память на даты у меня плохая, да я к тому же не из тех, кто тщательно записывает свои дела и поступки, — занятие, очень распространенное среди людей моей профессии и оказавшееся для некоторых из них весьма полезным, а подчас и прибыльным. Поэтому только на днях я вспомнил о тетрадях, куда жена поначалу без моего ведома, а вернее сказать, тайком подклеивала газетные статьи, где говорилось обо мне.

По всей вероятности, я даже мог бы установить точное число в связи с одним делом, доставившим нам в том году немало хлопот, но у меня не хватает духу листать эти тетради.

Да и не все ли равно? Зато я в точности помню, какая стояла погода. День был самым обычным, как всегда в начале зимы, тусклым, сереньким, — так и хочется назвать его «канцелярским», потому что в такой бесцветный день не может, кажется, случиться ничего интересного, и ты, сидя на службе, готов от скуки переворошить все папки, составить рапорты, давно ждущие своей очереди, и вообще неистово, но без радости зарыться с головой в текущие дела.

Я подчеркиваю серость и безликость этого дня вовсе не из любви к выразительным деталям, а чтобы показать, каким будничным было событие, потонувшее в прочих будничных мелочах.

Было около десяти часов утра. Оперативка закончилась полчаса назад, так как была на сей раз очень короткой.

Нынче даже самые далекие от нашей профессии люди более или менее представляют себе, что это такое — оперативное совещание в уголовной полиции, но в те времена мало кто из парижан сумел бы сказать, какое ведомство помещается на набережной Орфевр.

Так вот, ровно в девять начальники различных служб собираются по звонку в большом кабинете шефа, выходящем окнами на Сену. В этом совещании нет ничего способного поразить воображение. Идешь туда, покуривая на ходу трубку или сигарету, чаще всего с папкой под мышкой. Рабочий день только-только набирает силу, и от каждого еще пахнет утренним кофе с молоком и рогаликами. Рукопожатия. Неторопливая беседа о том о сем, пока все не соберутся.

Потом все по очереди докладывают начальнику о происшествиях, случившихся в районе. Некоторые после доклада не садятся, стоят у окна и смотрят на автобусы и такси, бегущие по мосту Сен-Мишель.

Вопреки распространенному мнению, мы говорим между собой не только о преступниках.

— Как здоровье дочки, Приолле? Как ее корь?

Мне даже приходилось слышать, как со знанием дела обсуждались кулинарные рецепты.

Иногда, разумеется, речь идет и о более серьезных вещах, например о том, что сын такого-то министра или, скажем, депутата продолжает куролесить не зная удержу и требуется срочно, не поднимая шума, вправить ему мозги. Или о богатом иностранце, который недавно прибыл в Париж, остановился в роскошном отеле на Елисейских полях, но вызывает кое-какие опасения у правительства. Или о девочке, подобранной на улице несколько дней назад, которой до сих пор не заинтересовались родные, хотя ее снимок был напечатан во всех газетах.

Тут все свои, люди одной профессии, и события обсуждаются с чисто профессиональной точки зрения, без лишних слов, так что все выглядит очень просто. Для нас это повседневность.

— Итак, Мегрэ, вы все еще не задержали вашего поляка с улицы Бираг?

Спешу оговориться: я лично против поляков ничего не имею. Если мне случится довольно часто говорить здесь о них, это вовсе не значит, будто эта нация жестока или обладает преступными наклонностями. Просто в то время во Франции недоставало рабочих рук, и поляков ввозили тысячами для работы на северных шахтах. Их вербовали в Польше иногда целыми деревнями — мужчин, женщин и детей — и отправляли во Францию в переполненных до отказа вагонах, как некогда чернокожих рабочих.

Большинство поляков отлично работали и стали уважаемыми гражданами. И все же среди них попадались подонки, и именно они, эти подонки, доставляли нам одно время немало хлопот.

Я, может быть, несколько бессвязно рассказываю о своих тогдашних заботах, но мне хочется, чтобы читатель сразу окунулся в нашу атмосферу.

— По-моему, шеф, надо еще последить за ним денька два-три. Он пока что ни на кого нас не вывел. А ведь рано или поздно он встретится со своими сообщниками…

— Министр торопит из-за газет…

Вечно эти газеты! И вечный страх в верхах перед газетами и общественным мнением. Преступление едва совершилось, а с нас уже требуют, чтобы виновный был найден немедленно, любой ценой. Только что не говорят: «Да суньте вы кого попало в каталажку, пока не успокоится общественное мнение!»

Я, наверное, к этому еще вернусь. Впрочем, в то утро разговор шел не о поляке, а о недавнем грабеже, совершенном новым способом, что случается не часто.

Три дня тому назад на бульваре Сен-Дени в разгар обеденного перерыва, когда закрыты почти все магазины, к небольшой ювелирной лавке подъехал грузовик. С грузовика сняли огромный ящик, поставили его вплотную к дверям лавки, и машина ушла.

Сотни людей прошли мимо, не обратив на ящик ни малейшего внимания. Но когда ювелир, перекусив, вернулся из ресторана, он озабоченно нахмурился.

Отодвинув ящик, оказавшийся неожиданно легким, ювелир обнаружил, что в стенке его, обращенной к двери, прорезано отверстие; другое, такое же, прорезано в двери, а шкафы и касса магазина, разумеется, пусты.

Расследование такого дела не приносит славы, но требует много времени и множества людей. Грабители не оставили ни малейших следов, ни единой улики.

Способ, использованный ими, был совершенно новым, и поэтому мы не могли отнести грабителей ни к одной из категорий знакомых нам злоумышленников.

У нас в руках был лишь ящик, самый обыкновенный ящик, только очень большой, и уже три дня не менее дюжины инспекторов ходили по фабрикам, где изготовляют и используют такие ящики.

Итак, я вернулся к себе в кабинет и хотел вновь приняться за рапорт, как вдруг зазвонил внутренний телефон.

— Это вы, Мегрэ? Зайдите ко мне на минутку.

В этом тоже не было ничего удивительного. Шеф чуть-ли не каждый день вызывал меня, иногда даже по нескольку раз, помимо доклада; я знал его сызмальства, он часто проводил отпуск неподалеку от нас, в Алье, и дружил с моим отцом.

Шеф, на мой взгляд, был и впрямь шефом в полном смысле этого слова: именно под его руководством я получил, так сказать, боевое крещение в уголовной полиции, именно он, отнюдь мне не покровительствуя, незаметно, издалека следил за моими успехами, именно он у меня на глазах, весь в черном, в котелке, надвинутом на лоб, шел один под пулями прямо к двери дома, где засел Бонно со своей шайкой, двое суток не подпуская полицию и жандармов.

Я говорю о Ксавье Гишаре, человеке с лукавым взглядом и длинными седыми волосами, придававшими ему сходство с поэтом.

— Входите, Мегрэ.

Утро было таким темным, что на письменном столе шефа горела лампа под зеленым колпаком. Сидевший в кресле у стола молодой человек встал и протянул мне руку, когда нас представили друг другу.

— Комиссар Мегрэ — месье Жорж Сим, журналист…

— Не журналист, а романист, — поправил молодой человек, улыбаясь.

Ксавье Гишар тоже улыбнулся. Одной из своих улыбок, отражавших все оттенки его мысли. Не чужд он был и своеобразной иронии, но ее замечали только те, кто хорошо его знал, другие же часто принимали за наивность.

Он обратился ко мне с очень серьезным видом, будто говорил о чрезвычайно важном деле т: весьма значительной персоне:

— Как романист, месье Сим желал бы ознакомиться с работой уголовной полиции. Он мне сейчас сообщил, что развязка многих человеческих трагедий происходит здесь, у нас. Он также объяснил мне, что его не столько интересует механика расследования, которую он изучил по другим источникам, как обстановка, в которой протекают наши операции.