Серые земли (СИ) - Демина Карина - Страница 50

— Ужас какой.

Старичок покивал головой и добавил:

— И на репутации пятно. Всех судейских кровью забрызгало… кляузы потом писали… ему пришлось уехать из Лондону… хороший был человек.

Старичок выглядел на редкость благообразно. Махонький. Сухонький. С аккуратною лысиной и бороденкой, которую он стриг клинышком да подкрашивал.

— А то ж обыкновенное повешение, представьте, что было, когда головы секли!

Этакого ужасу Гавриил представлять не желал.

— И ведь секли?то по — разному… кого мечом полагалось, кого — секирою… это ж при моем тятеньке только гильотину привезли, и то он говаривал, что по первости приговоренные зело ее опасалися. Палач?то, ежели хороший, оно верней. А там аль механизму заклинит, аль нож кривой попадется… аль вес малый поставят, вот и застрянет лезвие… нехорошо. Папеньке хранцузскую поставили, это уже опосля он римскую сам приобрел…

— А какая разница? — Гавриил смотрел, как старушечьи пальчики ловко управляются с кружевом и представить себе не мог, что некогда им случалось касаться и веревки, и секиры.

— Огромная, молодой человек! Огромная! Хранцузская со скошенным лезвием идеть, и оттого требует особой балансировки. Чуть криво поставь, и все, заместо казни, зрелища назидательного, для грешников и вовсе необходимого, за — ради духовного их спасения, будет комедьен. У италийской же лезвие прямое. Да и механизмус не такой капризный. Но все одно папенька мой гильотину не больно жаловал. Вот руки — дело иное, им и вера есть, и человеку какое — никакое уважение… слава богам, не дожил папенька до расстрелов. Вот уж вовсе безбожная казнь… поставят перед строем и палят по живому?то человеку, будто по вепрю какому.

От возмущения старичок едва не упустил петлю.

Звали его Жигимонт Занятуйчик, и ныне пребывающий в почтенном возрасте, некогда служил он королевским палачом, сохранивши о тех временах самые благостные воспоминания, каковыми делился щедро. А Гавриил слушал, гадая, могло ли случиться, что этот старичок и есть волкодлак?

Ему, конечно, восемьдесят три и ходит он с тросточкою, медленно, то и дело останавливаясь, чтобы дух перевесть. Однако же слабость сия может быть показною. Да и до времени недавнего имел он распрекрасную возможность утолять голод волкодлачий, что называется, за государственный счет.

— Нет, ныне к палачу никакого уважения… вот помнится, прадеду моему, который к италийцам ездил, учился… как это… квали — фи — кацию повышал, горожане всегда в пояс кланялися… а деда и вовсе Мастером величали. Разумели, небось, что жизнь, она такая… сегодня ты на помост смотришь, а завтра уже и с помоста.

Крючок замер, и пан Жигимонт замолчал, устремив взгляд на дверь. Обернулся и Гавриил.

Сперва ему показалось, что это лишь тень.

Не тень — женщина в лиловом платье.

— От же, — пан Жигимонт торопливо убрал рукоделие в корзинку, отделанную розовыми лентами, — нигде от них спасу нет. Племя колдовкино…

На колдовку женщина не походила.

Она выглядела… бледной.

Больной?

Немочной точно, и темный, почти траурный колер платья лишь подчеркивал болезненную белизну ее кожи.

— При тятеньке колдовок на костер отправляли… и правильно, я вам скажу, делали.

Женщина шелохнулась. Она ступала очень медленно, неуверенно как?то, и складывалось престранное ощущение, будто бы не она шла, а ее вели.

— От колдовок все беды… теперь?то вешают… оно, конечно, в чем?то разумней, с костром возни много да и дорого. Попробуй?ка на кажную колдовку оплати, что хвороста подводу, что масла. И главное, за всем глаз да глаз надобен был. Чтоб хворост не сырой, чтоб масло не порченное… а опосля пиши казначею челобитную, объясняй, что сгорело все вместе с колдовкою… нет, жечь колдовок — экономически невыгодно.

Женщина, поравшявшись с креслом, в котором сидел пан Жигимонт, обернулась.

Некрасивая.

И все же… все же было в ее лице что?то такое…

Пан Жигимонт смолк и торопливо поднялся.

— Прошу простить, но мне пора… и вам тут засиживаться не стоит, — он покосился на женщину, которая остановилась у пустого камина, — послушайте совета старого человека…

— Пан Жигимонт! Вновь пугаете людей своими домыслами?

На этот голос обернулся не только Гавриил, но и незнакомка в лиловом, которая вдруг сгорбилась, точно желая стать меньше.

— Панна Каролина, — королевский палач поклонился. — Ну что вы! Какие домыслы! Я почти уверен, что ваша сестрица, уж простите, волшбой запретною балуется.

— Глупости… а вы Гавриил? — статная брюнетка протянула руку в перчатке.

Перчатка была атласной и алой.

Вызывающий цвет.

— Мне муж о вас рассказывал…

— Муж?

— Вы встречались с ним за обедом. Произвели самое благоприятное впечатление, а уж ему понравится непросто…

Она была высокой, чересчур высокой для женщины, и Гавриилу приходилось задирать голову, чтобы смотреть в глаза, а не в бюст, пусть бы оный и заслуживал всяческого внимания.

— Агата, — представилась дама. — Агата Зусек. А там моя бедная сестрица Каролина… не слушайте этого старого маразматика…

…хлопнула дверь, стало быть, последние слова пан Жигимонт слышал и весьма разозлился.

— Ему повсюду мерещатся, что ведьмы, что разбойники. Вот погодите, пройдет месяц — другой и он придумает, в чем обвинить вас.

— В чем?

— Не знаю, — она повела пухлым плечиком.

Обнаженным плечиком.

Алое платье, в которое облачилась панна Агата, было столь же роскошным, сколь и вызывающим. Шелк плотно облегал статную ея фигуру, подчеркивая и высокую грудь, которая так и норовила выпрыгнуть из излишне вольного выреза, и тонкую талию… от обилия обнаженного тела голова пошла кругом.

А может, не от тела, но от терпких травяных духов Агаты.

— Но придумает всенепременно. И казнь подберет. Каролина, дорогая, как ты?

Она коснулась светлых волос сестры, и та вздрогнула.

— Извините, она несколько нелюдима. Медикусы утверждают, что это пройдет. Когда?нибудь пройдет, — теперь в голосе панны Агаты слышалась печаль. — Дорогая, да у тебя руки ледяные!

Две сестры.

Но до чего не похожи. Агата — высокая и красивая, пожалуй, чересчур уж красивая, чтобы в обществе ее Гавриил чувствовал себя спокойно. Каролина бледная, изможденная и до времени состарившаяся. Что же с нею произошло?

И как узнать?

— Дорогая, тебе лучше вернуться в комнату… помнишь, мы договаривались, что одна ты не будешь ее покидать? Пойдем…

Каролина поднялась.

— Осторожней, милая… ты еще слишком слаба, чтобы гулять в одиночестве… хочешь, мы отправимся в парк? Погода сегодня чудесная…

Агата обнимала и поддерживала сестру, а та словно и не замечала этой поддержки, шла, глядя исключительно под ноги. Поравнявшись с Гавриилом, Каролина остановилась.

Узкое лицо.

И черты его лишены гармонии. Они существуют словно бы сами по себе, что тяжеловатый крупный нос, который скорее подошел бы мужчине, что лоб, тоже узкий и скошенный, и брови на нем темные, чересчур уж яркие. А глаза вот блеклые.

— Ты… кто? — сиплый голос. И Каролина трогает шею.

— Гавриил, — он поднялся и поклонился. — Вам помочь.

— Нет… да… не знаю.

— Мы справимся сами, — уверила Агата.

— Д — да… наверное… мы справимся?

— Справимся, дорогая. Несомненно справимся… ты у нас сильная, — она гладила Каролину по плечам, а та мелко дрожала. — Но тебе пора отдыхать… ты же устала.

— Да?

— Да, — с убежденностью произнесла Агата. — Прилечь… поспать немного. А когда проснешься, мы пойдем гулять…

— В парк?

— Да.

О Гаврииле они словно бы и забыли. И ладно… и даже хорошо…

Вернувшись в магазин, Евдокия поднялась к себе.

Телефон.

Всего?то и надобно, что позвонить в поместье… позвонить и спросить… ежели Лихослав там, то… то получится, что она его проверяет. Не проверяет, беспокоится, потому как чувствует, что происходит нечто престранное…

— Это просто звонок, — Евдокия глядела на аппарат едва ли не с ненавистью, которая, впрочем, оставалась безответной.