В доме напротив - Сименон Жорж - Страница 6

— Что произошло? — обратился Адиль бей к чиновнику.

— Он говорит, — как заученный урок произнесла Соня, — что сделает все возможное, чтобы дать ответ на этот вопрос к следующему вашему приходу.

— Но у этой женщины нет ни рубля! Все деньги были у мужа.

— Пусть идет работать.

— Но их никуда не брали.

Чиновник, сделав неопределенный жест, сказал несколько слов.

— Что он сказал?

Соня равнодушно ответила:

— Что это не по его ведомству, он передаст письменный запрос.

— Он же может позвонить в ГПУ. Телефон стоял тут же, на столе.

— Телефон не работает.

Чиновник отпил глоток чая.

Адиль бей готов был вскочить и уйти. Солнце жгло спину. В кабинете царила неподвижность, которая тяжким грузом давила на плечи.

Так тянулось уже три недели. Он принес сюда не меньше пятидесяти папок с делами, но с тем же успехом мог бы их просто сжечь. У него принимали их с улыбкой. Несколько дней спустя сообщали: “Ждем распоряжений из Москвы”.

Кто-то вошел в кабинет, и чиновник, откинувшись на спинку стула, завел с вошедшим медленный разговор. Соня, в неизменном черном платье, в маленькой шляпке на светлых волосах, терпеливо ждала со спокойным выражением лица.

Сидевшая за другим столом служащая считала на счетах, время от времени, как и чиновник, прерывая работу, чтобы глотнуть чая.

Когда посетитель вышел. Соня протянула свои папки, одну за другой, сказав о каждой несколько слов. «

— Вы не забудете сказать, что это срочно? — спросил Адиль бей с безнадежным вздохом.

— Я сказала. Товарищ заведующий говорит, что дело пойдет быстро.

— Спросите еще, не подыскал ли он человека, который будет вести у меня хозяйство?.. Что он ответил?

— Что все еще ищет.

— Но ведь я все время вижу, как на улице люди просят милостыню.

— Значит, они не хотят работать.

— А если им сказать, что я буду хорошо платить?

— Им, наверно, сказали.

— Нет, переведите.

Она неохотно выполнила его просьбу, и чиновник с беспомощным видом пожал плечами.

— Невероятно, чтобы в городе с тридцатью тысячами жителей нельзя было найти кого-нибудь!

— Найдется наверняка.

— Спросите также, почему граммофон, который я выписал из Стамбула, прибыл без пластинок.

Заведующий, должно быть, понял слово “граммофон”, так как тотчас же что-то сказал.

— Что он говорит?

— Что пластинки пришлось отправить в Москву, так как среди них были испанские.

— Ну так что же?

— В учреждениях Батума никто не знает этого языка. Адиль бей встал, стиснув зубы, и сделал усилие, чтобы пожать руку собеседнику.

— Идемте! — сказал он секретарше.

В коридоре им пришлось перешагивать через людей, спавших на полу в ожидании приема в тот или другой кабинет Они валялись, как кучи тряпья, и даже не возмущались, когда о них спотыкались Выйдя на улицу, они пошли рядом; Адиль бей забыл взять у Сони из рук портфель Был самый тяжелый час. Зной застыл в кольце гор, с Черного моря не доносилось даже легкого дыхания ветерка.

Перед итальянским консульством стояла красивая личная машина консула, привлекавшая взгляды еще и потому, что в городе было всего три машины. На затененной террасе второго этажа г-жа Пенделли, в утреннем пеньюаре, занималась с дочерью На плетеном столике виднелись тетради, чернильница, лимонад — Как вы думаете, итальянцы добиваются большего, чем я? — подозрительно спросил Адиль бей.

— На это нет оснований Каждый раз повторялось одно и то же — безупречно гладкие ответы, не отвечающие ни на один вопрос.

На улицах было мало народу, ни торговли, ни транспорта, то есть того, что делает город городом.

Когда-то, должно быть, все эти улочки, как в Стамбуле, Самсуме или Трапезунде, как в любом восточном городе, были полны жизни. Кое-где еще сохранились лавки, они были пусты, окна закрыты ставнями или разбиты, но еще можно было прочитать полустертые вывески на русском, армянском, турецком, грузинском и еврейском языках.

Куда же делись шампуры, на которых у входа в рестораны потрескивали, обжариваясь, бараньи шашлыки? Где кузнечные наковальни, где прилавки дельцов-менял? И где сами эти люди в пестрых одеждах, ловившие на пути прохожих, соблазняя их своим товаром?

Какие-то смутные тени медленно и покорно появлялись и исчезали в солнечных лучах, какие-то едва различимые фигуры лежали в тени подворотен.

Соня и Адиль бей прошли мимо порта, где несколько иностранных судов, сгрудившихся возле нефтепроводов, перегоняли сюда через хребет нефть из Баку, мимо статуи Ленина, хоть и выполненной в полный рост, но казавшейся совсем маленькой человеческой фигуркой, большой Дом профсоюзов и клуб.

Соня шла молча, не глядя по сторонам. Она не потеряла терпения даже тогда, когда Адиль бей остановился около старухи, которая, сидя на панели, шарила в помойном ведре и что-то жевала. У нее были распухшие ноги и отвислые, толстые белые щеки.

— Неужели ее нигде не кормят? — спросил консул, рассерженный спокойствием секретарши.

— Каждый трудящийся зарабатывает себе на еду.

— В таком случае, как же вы объясните?..

— А работы хватает на всех, — невозмутимо продолжала она.

— Но если она не в состоянии работать?

— Для таких есть специальные богадельни. Она говорила все это ровным голосом. Адиль бею начинало казаться, будто он бродит по бесплотному миру.

— Что вы хотите к обеду?

Они уже почти дошли до консульства. Соня уже привыкла покупать ему каждый день еду.

— Мне все равно. Кстати, попросите врача зайти ко мне.

— Вы больны?

Он захотел ответить в ее манере.

— Если я приглашаю врача, это, естественно, означает, что я нездоров. — И он вошел в подворотню. Может, он и не был болен, но и здоровым себя не чувствовал. Стоило открыть дверь своей квартиры, как его охватывало отвращение. В передней и кабинете стояла вонь. Дважды он пытался вымыть пол рано утром, но стоило подойти к общему крану на лестничной клетке, как какие-то люди что-то начинали сердито говорить по-русски.

Возле этого крана всегда толклись люди. Жильцы мылись не у себя, а в коридоре, и было их невероятно много. Должно быть, в некоторых комнатах жило по десять человек.

Адиль бей прошел к себе в спальню и по привычке поглядел напротив. Окно было открыто. Колин только что пришел домой, швырнул свою зеленую фуражку на кровать и сел за стол, на котором лежали ломти черного хлеба, яблоки, сахар. Жена разливала чай.

«Лишь бы пришел тот самый врач, лечивший моего предшественника”, — подумал Адиль бей. Он потерял аппетит. Консервы, которые он поглощал в одиночестве у себя на кухне, вызывали изжогу. А если Соня и готовила что-нибудь, то не мыла потом ни чашек, ни тарелок, так же как не прибирала у него в спальне.

Вернулась с мелкими покупками Соня. Она открыла банку лангуст, разложила на одной тарелке копченую селедку, на другой — сыр.

Неужели ей безразлично и она не завидует Адиль бею, который сейчас усядется в одиночестве за стол и будет это все есть? Он смотрел, как она расхаживает по кухне, и даже подумал: уж не берет ли она чего-нибудь в его отсутствие? Впрочем, ему это безразлично. Да нет! Скорее. Соня предпочтет, чтобы все эти продукты сгнили. И действительно, все портилось и выбрасывалось, и какие-нибудь старухи, должно быть, поедали все это, вытаскивая из помойного ведра.

— Доктор придет?

— Да, скоро.

Что она о нем думает? Время от времени он ловил ее взгляд, направленный на него, но точно таким же равнодушным взглядом она смотрела решительно на все кругом.

— Можете идти завтракать.

Он знал, что сейчас увидит, как Соня входит в комнату в доме напротив, снимает шляпку и садится спиной к окну.

Это было ее место.

Говорила ли она там о нем? Сообщала, что он сказал, что сделал? Как бы там ни было, разговор там вряд ли был очень увлекательным. Ела она медленно, аккуратно жевала. Колин откусывал кусочек сахара, перед тем как отхлебнуть горячего чаю. Затем он на четверть часа садился к окну, и рукава его рубашки ослепительным пятном горели на солнце, которое к часу дня постепенно заливало все дома на той стороне улицы.