У фламандцев - Сименон Жорж - Страница 2

— Ребенок на него не похож?

— Ребенок похож на свою мать, — сухо заметила она. — Пойдемте. Люди здесь следят из-за занавесок…

— У нее есть семья?

— Отец ночной сторож на заводе и брат Жерар…

В памяти комиссара с тех пор запечатлелся маленький домик, и в особенности освещенное тусклой лампой окно.

— Вам не приходилось бывать в Живе?

— Проезжал однажды, но не останавливался.

Бесконечная, очень широкая набережная с квадратным причалом для баржей. Несколько складов. Низкое здание, над которым развевается флаг.

— Это французская таможня… Наш дом подальше, возле бельгийской…

Всплески волн были столь яростны, что баржи ударялись одна о другую. Распряженные лошади пощипывали редкую травку.

— Вы видите свет?.. Это уже наш дом…

Таможенник молча посмотрел на них. В группе стоявших тут же речников послышалась фламандская речь.

— Что они говорят?

Она ответила не сразу, впервые отвернувшись от него:

— Говорят, что правды никогда не узнают.

И она зашагала быстро, согнувшись, чтобы противостоять напору ветра.

Это уже был не город. Это была область пароходов, таможни, грузов. То здесь, то там горели, раскачиваясь на ветру, фонари. На одной из баржей хлопало развешанное белье. На берегу играли ребятишки.

— Ваш коллега явился к нам еще вчера и сообщил по поручению следователя, что мы не имеем права никуда уезжать… Вот уже четвертый раз у нас производят обыск, искали даже в цистерне…

Они уже подошли близко. Дом фламандцев был отчетливо виден. Довольно большое здание на берегу реки, в том месте, где стояло особенно много судов. Поблизости ни одного дома. Только в ста метрах отсюда контора бельгийской таможни, рядом с которой возвышался трехцветный столб.

— Угодно вам будет войти?

Зазвенел колокольчик. И с самого порога их окутало теплом спокойной домашней атмосферы, где царили запахи корицы и молотого кофе. Пахло также бензином и можжевеловой водкой.

За выкрашенным в темно-коричневый цвет деревянным прилавком стояла седая женщина в черной блузке и говорила с фламандкой, державшей на руках ребенка.

— Пройдите, пожалуйста, сюда, господин комиссар.

Мегрэ успел заметить полки, тесно заставленные товарами. Он обратил внимание на бутылки с водкой, которые стояли в конце прилавка, там, где он был обит оцинкованным железом.

Они прошли через другую застекленную дверь, на которой висела портьера, потом пересекли кухню. У самого очага в плетеном кресле сидел старик.

— Вот сюда…

Еще коридор, здесь уже прохладнее. Еще одна дверь.

Мегрэ не ожидал, что в этом доме могла быть такая комната. Это была одновременно и гостиная и столовая. Мегрэ увидел рояль, футляр для скрипки, натертый паркет, комфортабельную мебель, репродукции картин на стенах.

— Дайте мне ваше пальто…

Анна повесила пальто Мегрэ в коридоре и вернулась в комнату.

Стол уже был накрыт: скатерть в крупную клетку, серебряные приборы, чашки из тонкого фарфора.

— Вы не откажетесь чего-нибудь выпить?

В белой шелковой блузке она имела вполне домашний вид.

И формы у нее были довольно округлые. Почему же, в таком случае, она не казалась женственной? Трудно было представить ее в кого-то влюбленной, еще труднее вообразить, что кто-то влюблен в нее.

Анна принесла кипящий кофейник, налила три чашки. Потом снова исчезла и появилась с рисовым пудингом.

— Садитесь, господин комиссар… Моя мать сейчас придет.

— Это вы играете на рояле?

— И я, и сестра… Но у нее меньше свободного времени, чем у меня… По вечерам она проверяет тетради учеников.

— А кто играет на скрипке?

— Мой брат…

— Его сейчас нет в Живе?

— Он скоро должен быть… Я предупредила его о вашем приезде.

Она нарезала пудинг и, не спрашивая разрешения, положила кусок на тарелку гостя. Вошла мадам Питере. Скрестив руки на животе, она приветствовала Мегрэ робкой улыбкой, полной меланхолии и покорности.

— Анна сказала мне, что вы любезно согласились…

Она больше походила на фламандку, чем ее дочь, и даже сохранила легкий акцент. Черты лица были тонкие, а белые волосы придавали ей известное благородство. Она села на кончик стула, словно привыкла, что ее в любую минуту могут потревожить.

— Вы, должно быть, проголодались после путешествия… А я совсем потеряла аппетит с тех пор…

Мегрэ подумал о старике, оставшемся в кухне. Почему он не пришел, чтобы вместе со всеми отведать пудинга? Как раз в эту минуту мадам Питере сказала дочери:

— Отнеси отцу пудинга…

А потом добавила, обращаясь к Мегрэ:

— Он почти не встает со своего кресла… И едва сознает, что происходит вокруг…

Здесь ничто не напоминало о драме. Напротив, казалось, что извне могли происходить самые ужасные события, не нарушая спокойствия дома, где было так чисто и тихо, что слышалось гудение огня в печи.

Мегрэ, кладя в рот куски пудинга, задавал вопросы:

— В какой точно день это произошло?

— Третьего января… в среду…

— Сегодня у нас двадцатое…

— Да, но нас не сразу стали обвинять…

— А эта девушка… Как ее зовут?

— Жермена Пьедбёф… Она явилась около восьми вечера… Вошла в лавку, где ее встретила моя мать…

— А что она хотела?

Мадам Питере сделала вид, что смахнула слезу.

— Как всегда… Жаловалась, что Жозеф к ней не приходит, не дает о себе знать… А ведь он так много работает!.. Уверяю вас, он заслуживает уважения за то, что не бросает занятий, несмотря ни на что…

— И долго она здесь оставалась?

— Минут пять… Мне пришлось попросить, чтобы она не кричала… Могли услышать речники… Тут вышла Анна и сказала, что ей лучше будет, если она уйдет.

— И она ушла?

— Анна вывела ее на улицу… А я пошла в кухню и убрала со стола…

— С тех пор вы ее не видели?

— Ни разу!

— И никто из местных жителей ее не встречал?

— Все говорят, что нет!

— Она не грозилась покончить с собой?

Нет! Такие женщины с собой не кончают…

Еще немножко кофе?.. Кусочек пудинга?.. Это Анна испекла…

Новая черточка прибавилась к облику Анны в глазах Мегрэ. А она невозмутимо сидела на своем стуле и наблюдала за комиссаром, словно они поменялись ролями, словно она служила в Париже, в полиции, а он был членом семьи фламандцев.