У фламандцев - Сименон Жорж - Страница 14

Это оказался речник в клетчатом плаще; он подал мадам Питере маленькую бутылку, и она наполнила ее можжевеловой водкой.

— Восемь франков!

— Бельгийских?

— Нет, французских. Или десять бельгийских…

Мегрэ встал, прошел через лавку.

— Вы уже уходите?

— Я приду завтра.

Выйдя из дома, он увидел речника, который возвращался к себе на баржу. Мегрэ обернулся и посмотрел на дом. Со своей светлой витриной он был похож на театральную декорацию, в особенности потому, что из него доносилась нежная, сентиментальная музыка.

Не примешивался ли к ней и голос Анны?

Мегрэ месил ногами грязь; дождь был такой сильный, что его трубка погасла.

Теперь уже весь Живе казался ему похожим на театральную декорацию. Когда речник вернулся к себе на баржу, на улице не осталось ни души.

Только притушенный свет из нескольких окон. И шум разливающейся Мёзы постепенно заглушил звуки рояля.

Когда он прошел метров двести, он смог одновременно видеть в глубине сцены дом фламандцев и на первом плане другой дом, дом Пьедбёфов.

Во втором этаже не было света. Но коридор был освещен. Акушерка, должно быть, оставалась одна с ребенком.

Мегрэ был не в духе. Он редко до такой степени ощущал бесполезность своих усилий.

Зачем он, собственно говоря, сюда приехал? У него не было официального поручения. Люди обвиняли фламандцев в убийстве девушки. Но ведь не было даже уверенности в том, что она умерла!

Может быть, устав от своей бедной жизни в Живе, она уехала в Брюссель, в Реймс, в Нанси или в Париж и теперь сидела где-нибудь в пивной, угощаясь пивом с какими-нибудь случайными знакомыми?

А даже если она умерла, может быть, ее совсем и не убили?

Может быть, когда она, потеряв мужество, вышла из мелочной лавки, ее потянула к себе, мутная река?

Никаких доказательств! Никаких признаков преступления! Машер тщательно вел следствие, но ничего не нашел, и прокуратура вот-вот положит дело под сукно.

Тогда зачем же Мегрэ мок под дождем в этом чужом городе?

Как раз напротив него, по другую сторону Мёзы, он видел завод, двор которого был освещен только одной электрической лампой. У самых ворот светилось окно сторожки.

Значит, старик Пьедбёф вышел на работу. Что он делает там всю ночь?

И вот комиссар, сам хорошенько не зная почему, засунув руки в карманы, направился к мосту. В кафе, где он утром выпил грогу, дюжина речников и владельцев буксиров разговаривали так громко, что их было слышно с набережной. Но комиссар не остановился.

От ветра вибрировали стальные лонжероны моста, который был построен вместо каменного, разрушенного во время войны.

А на другом берегу набережная даже не была вымощена. Приходилось шлепать по грязи. Какая-то бродячая собака прижалась к оштукатуренной белой стене.

В запертых воротах была проделана маленькая дверь.

И Мегрэ увидел Пьедбёфа, который прижался лицом к окну сторожки.

— Добрый вечер!

На стороже была старая военная куртка, перекрашенная в черный цвет. Он тоже курил трубку. Посреди сторожки стояла маленькая печь, труба которой, сделав два колена, уходила в стену…

— Вы знаете, что не имеете права…

— Ходить сюда по ночам? Ничего!

Деревянная скамья. Старый стул. От пальто Мегрэ уже пошел пар.

— Вы всю ночь сидите здесь в сторожке?

— Нет, простите! Я должен трижды обойти дворы и цеха.

Издали его длинные седые усы имели внушительный вид. При ближайшем рассмотрении это был застенчивый человек, готовый замкнуться в себе и ясно сознающий свое весьма скромное положение. Мегрэ смущал его. Он не знал, что ему сказать.

— В общем, вы всегда бываете один… Ночью здесь…

Утром у себя в постели… а днем?

— Я работаю в саду!

— В саду акушерки?

— Да… Овощи мы делим пополам…

Комиссар заметил в золе какие-то круглые предметы. Он пошарил в ней кочергой и обнаружил неочищенные картофелины. Мегрэ понял. Он представил себе, как этот человек, совсем один, среди ночи ест картошку, устремив взгляд в пустоту.

— Ваш сын никогда не приходит к вам на завод?

— Никогда!

И здесь перед дверью, одна за другой, падали капли дождя, отмечая приглушенный ритм жизни.

— Вы в самом деле думаете, что ваша дочь была убита?

Человек ответил не сразу. Он не знал, куда девать глаза.

— Раз уж Жерар…

И вдруг в голосе его послышалось рыдание:

— Она бы не покончила с собой… Она бы не уехала…

Его слова прозвучали с неожиданным трагизмом.

Сторож машинально набивал свою трубку.

— Если бы я не думал, что эти люди…

— Вы хорошо знаете Жозефа Питерса?

Пьедбёф отвернулся.

— Я знал, что он на ней не женится… Это богатые люди… А мы…

На стене висели красивые электрические часы, единственная роскошь в этой сторожке. Напротив них черная доска, на которой было написано мелом: прием на работу не производится.

Наконец, возле двери, сложный аппарат, который отмечал час прихода и ухода рабочих и служащих.

— Мне пора идти в обход…

Мегрэ чуть не предложил пойти вместе с ним, чтобы поглубже вникнуть в жизнь этого человека. Пьедбёф надел бесформенный плащ, при ходьбе шлепавший его по пяткам, взял в углу электрический фонарь.

— Не понимаю, почему вы настроены против нас…

Может быть, это, в конце концов, естественно!.. Жерар говорит, что…

Но они вышли во двор, и разговор был прерван дождем. Пьедбёф проводил своего гостя до ворот, которые он хотел запереть прежде, чем начать обход.

Комиссар огляделся. Отсюда он видел город, разделенный на одинаковые участки железными прутьями ворот: барки, пришвартованные на другом берегу реки, Дом фламандцев со своей освещенной витриной, набережную, где фонари через каждые пятьдесят метров отбрасывали круги света.

Было хорошо видно здание таможни, кафе речников…

Особенно ясно виден был угол переулка, в котором вторым налево был дом Пьедбёфов.

3 января…

— Ваша жена давно умерла?

— Через месяц будет двенадцать лет… Она умерла от чахотки…

— Что сейчас делает Жерар?

Фонарь качался в руке сторожа. Он уже вложил в замочную скважину большой ключ. Вдалеке засвистел поезд.