Суд присяжных - Сименон Жорж - Страница 14

Теперь у него в кармане оставалось уже только сто пятьдесят франков, и он решил попроситься на ночлег к сестре.

— Что с тобой? — спросила она, увидев Луи.

— А что со мной должно быть?

— Не знаю. Что-то ты не в себе.

— Чего тебе чудится? У меня все в порядке.

Зять не любил его, но это не помешало им до часа ночи играть в белот. Переночевал он на матраце в баре, как уже бывало не раз. Утром помог отправить пустые бутылки, около одиннадцати перекусил, сел в автобус на Тулон, а там, напротив вокзала, сыграл партию в занзи с каким-то арабом.

Он томился. Ему очень хотелось знать, что слышно в Ницце, и, дотянув до трех часов, он, не в силах больше выдержать, вскочил в автобус, который шел только до Сен-Рафаэля. На бульваре ему показалось, что он узнал машину одного из англичан, но не обратил на нее внимания и запомнил только, что над номером стояли буквы «G. В.».

Он мог бы в тот же вечер вернуться в Ниццу, но попал на праздник, танцевал, познакомился с молоденькой гостиничной горничной, от которой пахло чесноком, и не расставался с ней до двух ночи, так и не добившись того, на что рассчитывал.

На этот раз Луи заночевал в гостинице. Утром побрился и в одиннадцать, оказавшись в Ницце, бодрым шагом, с напускным спокойствием направился к вилле Карно.

Ключ от квартиры был у него. Войдя в парадную, он не заметил консьержки, которая редко сидела у себя.

Поднялся наверх, не встретив никого из жильцов, услышал знакомый голос Нюты, разучивающей «Колыбельную» Шопена.

И тут же, едва открыв дверь, он почувствовал страшный запах и с беспокойством остановился, обнаружив в комнате полный беспорядок: выдвинутые ящики, кучу разных вещей, валяющихся на ковре.

Войдя в спальню, он еле сдержал крик. На неубранной постели лежала Констанс в короткой рубашке, с перерезанным горлом и пятнами крови от груди до бедер.

Первым его побуждением было открыть окно, потому что запах был невыносимым, но он тут же передумал и решил бежать. Поспешно вышел, забыв запереть дверь на ключ, кубарем слетел с лестницы и очутился на улице, стараясь овладеть собой, идти как все, дышать нормально.

Шел он долго. Прежде всего нужно было покинуть опасную зону. Ему очень хотелось пить. В горле пересохло. Но только в конце проспекта Победы он осмелился зайти в бар и заказать аперитив.

Малыш Луи видел себя в зеркале между бутылками. Он пока ни о чем не думал, только пил, и аперитив показался ему таким же мерзким, как воздух в комнате. Он не удержался от гримасы. Хозяин удивился:

— Невкусно?

— Дайте чего-нибудь другого. Коньяку или рому.

— Что же все-таки дать, ром или коньяк?

Ему удалось улыбнуться. Очень глупо выдать себя эксцентричным поведением в баре, где хозяин тоже малость соображает.

— Я чуть было не угодил под трамвай, — объяснил он. — Меня здорово стукнуло.

— Такое же случилось на прошлой неделе как раз у нашего дома. Старуха попала под трамвай, ей отрезало голову.

Он так нервничал, что тут же подумал, не сказал ли хозяин это с умыслом. Может быть, все уже знают об убийстве Констанс.

Выйдя из дома, он даже забыл оглядеться, чтоб проверить, нет ли ловушки. А ведь выслеживать его могли.

Он встал и выглянул на улицу, но причин для беспокойства не обнаружил.

— Ну, как ром, хорош?

— Очень. Спасибо. Налейте еще. — Луи выпил залпом и вытер рот. — Сколько с меня?

Он пошел в направлении, противоположном вилле Карно, и вздрогнул, очутившись напротив Дворца правосудия, такого же безлюдного, как на открытке.

Добравшись наконец до тенистой улочки, он уселся за круглым столиком на террасе кафе, рядом с зеленщиком, и попытался собраться с мыслями.

Преступление, конечно, совершил Жэн! В этом он не сомневался. Не сомневался и в том, что это заранее рассчитанная месть. Очевидно, что, как только труп Констанс обнаружат, все улики падут на него. Малыша Луи, который с ней жил.

Он совершил ошибку, убежав сразу. Следовало осмотреться, удостовериться, не оставил ли он следов, и подумать, как быть.

Вдруг он вздрогнул и резко выпрямился. Ощупал карманы и понял, что оставил ключ в дверях. Сможет войти любая соседка. Установят, что ключ принадлежит ему, обнаружат отпечатки пальцев…

Первым порывом его было мчаться на виллу Карно, но следовало еще расплатиться.

Потянулись ужасные часы. Пробираясь вдоль стен, невольно оглядываясь, а иногда идя обычной походкой, он обошел все бары, где можно было встретить Луизу, но спрашивать о ней не решился. Несколько раз подходил метров на сто к вилле Карно и был почти уверен, что слежки за домом нет.

Впрочем, если бы преступление было раскрыто, кто стал бы держать труп в комнате в такую жару?

Он все думал, пока дико не разболелась голова. Приходил к различным заключениям, из которых самым существенным было одно: в кармане у него осталось всего-навсего девяносто два с половиной франка!

Малыш Луи не мог понять, то ли на улице очень знойно, то ли его просто бросает в жар. В городе отмечали какой-то праздник. Кое-где в окнах вывесили флаги, по улице прошел духовой оркестр. А может быть, сегодня просто воскресенье?

Раза три, не меньше, он порывался пойти в уголовку и выложить все начистоту или, скорее, уверял себя в том, что решится это сделать. Но в последнюю минуту что-то его останавливало.

Сквозь зубы он твердил, что волен это сделать, что ему никто не в силах помешать, воображал, что бросает эти фразы в лицо Жэну и Чарли, и ему казалось, что он видит, как они улыбаются, беспощадно и презрительно.

Нет, в уголовку он не пойдет. Теперь ему это ясно как дважды два. Не пойдет потому, что не может пойти — что-то мешает ему так поступить, какое-то чувство, похожее одновременно на восхищение и на страх, а еще на уважение к самому себе.

Но как они рассчитались с ним! Отомстили жестоко Я хладнокровно.

А теперь, быть может, наблюдая издали, видят, как он ходит вокруг дома, постепенно приближаясь к нему, как бродит по барам и пьет ром, рюмку за рюмкой, отчего взгляд его становится обреченным и саркастическим.

— Прежде всего, — проворчал он сквозь зубы, — мне не поверят. Никто мне не поверит.

И он бродил, перепуганный и озлобленный, преследуемый мыслью, что сам же подвел себя отпечатками пальцев, раздавленный сознанием всемогущества «марсельцев».

Так или иначе, нужно дождаться ночи, а значит, ему предстоят новые рюмки рома и хождение по тротуарам.

Глава 7

Со временем люди, чья компетентность засвидетельствована дипломами, будут серьезно рассуждать о предумышленности, как если бы она имела хоть какое-то отношение к делу. Обвинение в предумышленности вызвали перчатки. А он-то случайно подумал о них около восьми вечера, когда большинство магазинов уже закрылось, а в лавчонке, принадлежащей двум старым девам, которые торговали и зонтиками, резиновых перчаток не нашлось, и он купил по дешевке кожаные, да к тому же еще желтого цвета.

Перепалку на суде вызовет умозаключение адвоката:

— Если бы Луи Берт, — (ему возвратили имя и фамилию, которыми он почти никогда не пользовался: уже в школе его звали Малыш Луи), — не оказался в полку единственным человеком, способным таскать говяжьи туши, если бы из-за такой физической силы его не использовали на бойне, хотя по профессии он столяр-краснодеревщик, Берт не научился бы рубить мясо и, следовательно, не сумел бы…

А розовощекий коротышка прокурор с шелковистыми седыми волосами и тонкими, закрученными кверху усиками подпрыгнет, как чертик из коробочки, и выкрикнет с искренним негодованием:

— Вы уж скажите прямо, что за это ужасное убийство ответственна французская армия!

И эти люди, как и многие другие, будут спорить о степени его вменяемости. Но разве можно ее определить, находясь в зале суда, а не там, где все это случилось? Ведь и сам Малыш Луи не мог разобраться в своем тогдашнем состоянии и рассказать, о чем он думал в течение последних двух суток. Чего только не приходило ему в голову, хотя бы в первые часы того злополучного дня, когда он вернулся после полудня на виллу Карно.