Стан-убийца - Сименон Жорж - Страница 1

Жорж Сименон

«Стан-убийца»

1

Заложив руки за спину и попыхивая трубкой, Мегрэ медленно шел, с трудом продвигая свое грузное тело в сутолоке улицы Сент-Антуан, которая жила своей обычной утренней жизнью: солнце заливало потоками света, струящегося с ясного неба, нагруженные фруктами и овощами тележки и заполонившие чуть ли не весь тротуар лотки.

Это было время домашних хозяек, артишоков, которые они взвешивают на руке, вишен, которые пробуют, эскалопов и антрекотов, сменяющих друг друга на тарелках весов.

— Вот прекрасная спаржа по пять франков за большой пучок!..

— Свежие мерланы!.. Торопитесь, их только что привезли!..

Продавцы в белых фартуках, мясники в спецовках из ткани в мелкую клетку, запах сыров у молочной лавки, а дальше — аромат свежеподжаренного кофе; эта улица — оживленный рынок продуктов для стола, по ней движется бесконечный поток недоверчивых домашних хозяек, слышатся звон кассовых аппаратов и пыхтение автобусов…

Никто не подозревал, что в толпе тяжело шагает комиссар Мегрэ и что он занят одним из самых мучительных дел, какое можно себе представить.

Почти напротив улицы Бираг располагалось маленькое кафе «Тоннеле-Бургиньон» с крохотной террасой всего на три столика. За один из них и уселся Мегрэ с видом усталого гуляющего. Он даже не взглянул на длинного тощего официанта, который подошел к нему и остановился в ожидании заказа.

— Маленький стаканчик белого вина… — буркнул комиссар.

Кто бы мог подумать, что неловкий официант «Тоннеле-Бургиньона» не кто иной, как инспектор Жанвье?

Он вернулся, неся на подносе стакан вина в состоянии неустойчивого равновесия. Салфеткой сомнительной чистоты он вытер стол, уронив при этом на пол клочок бумаги, который Мегрэ подобрал немного погодя.

«Женщина вышла за покупками. Одноглазого не видел. Бородач ушел рано утром. Трое остальных должны быть в гостинице».

В десять утра толкотня усилилась. Рядом с кафе бакалейная лавка проводила рекламную распродажу, и зазывалы останавливали прохожих, предлагая им на пробу печенье по два франка за большую коробку.

Как раз на углу улицы Бираг виднелась вывеска захудалой гостиницы, одной из тех, где можно снять комнату «на месяц, на неделю или на один день», заплатив вперед. Для этой гостиницы, наверное, в насмешку, выбрали название «Босежур»[1].

Мегрэ смаковал свое сухое вино, и его взгляд вроде бы не искал ничего особенного в пестрой толпе, кишащей под весенним солнцем. Однако вскоре его глаза задержались на окне во втором этаже одного дома на улице Бираг, расположенного напротив гостиницы. У этого окна сидел старичок перед клеткой канарейки, и казалось, нет у него других забот, как греться на солнышке, пока Господь дарует ему жизнь.

Это был Люка, сержант Люка, ловко состарившийся лет на двадцать, который, хоть и засек Мегрэ на террасе кафе, не подал виду.

Все это составляло то, что на языке полицейских принято называть «засадой». Она продолжалась уже шесть дней, и комиссар не менее двух раз в день приходил сюда за новостями. А по ночам его людей сменяли сержант охраны порядка, на самом деле бывший инспектором полиции, и «ночная бабочка», слонявшаяся в окрестностях гостиницы, избегая встреч с настырными клиентами.

Новости от Люка Мегрэ должен был узнать вскорости, когда его позовут к телефону в кафе. Скорее всего, они будут не более сенсационными, чем новости от Жанвье.

Людской поток двигался так близко от крохотной террасы, что комиссару то и дело приходилось убирать ноги под стул.

И вдруг, как гром среди ясного неба, к столику Мегрэ подсел тщедушный рыжеволосый субъект со скорбным лицом циркового клоуна.

— Опять вы? — буркнул сквозь зубы комиссар.

— Прошу прощения, господин Мегрэт, но я верю, что в конце концов вы меня поймете и дадите согласие на то, что я предлагаю… — Потом к Жанвье, приближавшемуся к ним аллюром бывалого официанта: — Мне то же, что и моему другу…

Он говорил с заметным польским акцентом. Наверное, у него было слабое горло, так как он не выпускал изо рта эрзац-сигару, что придавало ему еще более шутовской вид.

— Вы начинаете мне докучать! — раздраженно сказал комиссар. — Может, скажете, как вы узнали, что сегодня утром я буду здесь?

— Я этого не знал.

— Тогда как вы здесь оказались? Не станете же вы уверять, что увидели меня случайно?

— Нет!

Его реакции были замедленными, как у гимнастов мюзик-холла, именующих себя акробатами-флегматиками. Он смотрел прямо перед собой своими желтыми глазами так, как смотрят в пустоту. И говорил монотонным печальным голосом, словно произнося бесконечные слова соболезнования:

— Вы злитесь на меня, господин Мегрэт…

— Это не ответ на мой вопрос. Как это получилось, что вы оказались сейчас здесь?

— Я шел за вами следом!

— От самой уголовной полиции?

— Нет, еще раньше… От самого вашего дома…

— Значит, вы сознаетесь в том, что шпионите за мной?

— Я не шпионю, господин Мегрэт. Я слишком вас уважаю и даже восхищаюсь вами! Я же сказал вам однажды, что буду вашим сотрудником…

И он тоскливо вздохнул, рассматривая свою эрзацсигару, раскрашенную на конце под пепел.

Газеты не писали об этом деле, за исключением одной, которая, получив информацию Бог весть откуда, чрезвычайно осложняла задачу комиссара.

«У полиции есть все основания полагать, что польские бандиты, включая Стана Убийцу, находятся сейчас в Париже».

Так оно и было, но лучше бы об этом молчали. Некая польская банда, о которой почти ничего не было известно, за четыре года совершила пять разбойных нападений на фермы на севере страны, причем действовала она всегда одинаково.

Прежде всего всякий раз речь шла об удаленных фермах, принадлежавших старикам. Кроме того, нападения неизменно совершались в один из вечеров во время ярмарки, когда у фермеров была кругленькая сумма наличных денег после продажи скота.

Ничего «научного» не было в этом методе. Просто зверское нападение, какие бывали во времена бандитов с большой дороги. И совершенное презрение к человеческой жизни.

Поляки убивали! Убивали всех, кого находили на фермах, даже детей, зная, что только так им удастся остаться неопознанными.

Сколько их было — двое, пятеро или восьмеро?

Во всех случаях люди замечали грузовичок. А один мальчуган двенадцати лет клялся, что видел среди них одноглазого мужчину.

Кое-кто утверждал, что на лицах у бандитов были черные маски.

Одно было очевидно: фермеров убивали ножами, точнее, им перерезали горло.

Это дело не касалось Парижа. Им занималось множество мобильных бригад.

В течение двух лет тайна оставалась нераскрытой, и это волновало жителей сельской местности.

И вот из окрестностей Лилля, где поселки — настоящие польские анклавы на французской земле, поступило неопределенное сообщение, источник которого не удалось установить.

— Поляки утверждают, что это банда Стана Убийцы…

Но когда стали допрашивать по одному жителей поселков, большинство которых не говорило по-французски, они либо ничего не знали, либо бормотали:

— Мне так сказали…

— Кто сказал?

— Не знаю… Забыл…

И вот во время совершения одного из преступлений недалеко от Реймса удалось спастись одной служанке, спавшей на антресолях, о которой бандиты ничего не знали. Она слышала, что убийцы говорили на каком-то языке, похожем на польский. И заметила еще, что на лицах у всех маски из черной ткани, что один мужчина кривой, а у другого, гиганта почти двухметрового роста, все лицо заросло бородой.

Тогда в полицейской среде их стали именовать по кличкам: Стан Убийца… Бородач… Одноглазый…

Шли месяцы, никаких новостей не было до того дня, как один инспектор сделал открытие. В его ведении был квартал Сент-Антуан, кишащий поляками.