Смерть Беллы - Сименон Жорж - Страница 21

Он повторил:

— Алло! Спенсер Эшби слушает.

Кристина, которая уже взялась было за оставленное шитье, подняла голову и удивленно на него посмотрела.

— Алло! — нетерпеливо повторил он.

Никого. Он подождал еще секунду и повесил трубку.

Жена сказала тем тоном, который появлялся у нее, когда она хотела его успокоить:

— Ошиблись номером…

Нет, не правда.

— Раз уж ты встал, будь добр, зажги свет.

Он повернул выключатели, один за другим, потом подошел к окну, чтобы опустить жалюзи. У окна он никогда не забывал глянуть на дом напротив. Шейла, одетая в нечто воздушное, розовое, играла на рояле в большой комнате, залитой розовым светом, гармонировавшим с ее платьем.

У нее были иссиня-черные волосы, заплетенные в косу и уложенные вокруг головы, и длинная шея.

— Ты не читаешь?

Он схватил воскресную «Нью-Йорк тайме» со всеми приложениями, но скоро бросил газету и ушел к себе в закуток. На листе бумаги, где были выписаны фамилии и бессвязные слова, он нацарапал: «Что у нее на уме?»

Время текло, словно капли, срывающиеся с крыши; был обед, плескалась посуда в моечной машине; пришел черед кресла у камина, и, наконец, по всему дому погас свет; последней выключили лампу в ванной.

Потом ему снился тот сон.

И сон про Шейлу — более светлый, более короткий.

Прошел еще день.

У него появилась привычка отворачиваться, когда Кристина смотрела на него; она теперь тоже опускала глаза, чувствуя на себе его взгляд. Почему?

II

Лампы в эту среду днем не гасили. Небо было низкое, оно набухло снегом, который все никак не мог просыпаться. На Главной и прилегающих к ней улицах горели гирлянды фонарей; на всех машинах светились габаритные огни, а те из них, что ехали с горы, включали фары.

Эшби не стал принимать ванну. Кажется, даже не побрился. Остался грязным и этим выразил своего рода протест: ему доставляло удовольствие принюхиваться к своему телу. Кристина разгадала его состояние, видя, как он неприкаянно бродит по дому; она сидела тише воды ниже травы, чтобы не довести до взрыва.

— В котором часу ты поедешь за покупками? — спросил он. Раньше ему в голову не приходило в это вникать.

— Мне сегодня ничего не надо. Вчера я накупила всего на два дня.

— Значит, не уходишь?

— Сегодня утром нет. А что?

Тогда он вдруг решился вымыться и обуться. По дороге заглянул в закуток, наискось нацарапал несколько слов на листке бумаги, который теперь постоянно лежал у него на столе, и вернулся в гостиную. В это время зазвонил телефон. Он взял трубку, уверенный, что повторится вчерашняя история, и ничего не выражающим голосом сказал:

— Эшби слушает.

Не шелохнулся, не добавил ни слова. Жена молча смотрела на него. Ему не хотелось, чтобы она заметила, как он потрясен. Это было для него такое же потрясение, как буква «У» на фасаде, а может быть, и большее.

— Наверно, господа из полиции беспокоятся, не дал ли я деру, — ухмыльнулся он, вешая трубку. На самом деле он так не думает. Это сказано в расчете на Кристину.

— По-твоему, они прибегают к таким средствам?

И он ответил чуть громче, каким-то скрипучим голосом:

— Тогда это, наверно, убийца.

На сей раз он верил в то, что говорит. Сам не зная почему. У него не было никаких разумных доводов. Но разве между ним и тем, кто убил Беллу Шерман, не может протянуться таинственная связь? Ведь это кто-то из числа его знакомых, за кем Спенсер наблюдает, а он в свою очередь, возможно, наблюдает за Спенсером.

Чувство самосохранения не позволит ему приехать или прямо объявить по телефону: «Это я!»

Эшби взял в стенном шкафу пальто и шляпу, натянул сапоги, присев у двери.

— Ты на машине?

Кристина остерегалась спрашивать, куда он собрался, но пыталась выяснить это обиняком.

— Нет. Я только на почту.

С тех пор как умерла Белла, он был на почте всего два раза. Последнее время туда заезжала жена: отправляясь по магазинам, она заодно покупала и газеты.

— Хочешь, я схожу?

— Нет, я сам.

Пререкаться с ним не стоило. С самого утра он был одержим какой-то мыслью. Кристина заметила это, как только муж вышел на кухню к завтраку. Перед выходом Спенсер не спеша набил трубку, закурил и натянул перчатки, все это время он поглядывал на окна Шейлы, но никого там не видел. Наверно, ей подают завтрак прямо в постель. Он видел это однажды, когда зачем-то поднялся на чердак; по обе стороны ее кровати горели лампы под розовыми абажурами, и это зрелище его поразило.

Он спустился с холма, свернул направо, вышел на Главную улицу, помедлил с минуту перед витриной с электроприборами и через четверть часа после поступления корреспонденции оказался перед белыми колоннами почты. В холле сейчас наверняка около полутора десятка посетителей — самые влиятельные люди, те, для кого почта играет важную роль; они переговариваются, а почтовые служащие тем временем разбирают конверты и раскладывают их по ящикам. У Спенсера с самого пробуждения было предчувствие, что сегодня его ждут неприятности: он, быть может, потому и пришел сюда, что хотел поскорее с этим покончить, поторопить события. Он понятия не имел, что именно должно произойти, и того меньше знал, откуда грозит опасность. Не все ли равно: ведь он решился в крайнем случае пойти ей навстречу. Ему опять снился тягостный сон, еще тягостнее, чем тот, про церковь. Не хотелось вспоминать подробности. Он видел во сне Беллу, такую же, как тогда, когда отворил дверь к ней в спальню, но теперь это была не совсем Белла: лицо у нее было другое, и на самом деле она не была мертва.

Даже сам Сесил Б. Боэм, директор «Крествью скул», самолично приезжает по утрам забрать школьную почту. У тротуара выстроились знакомые машины. Кое-кто в ожидании листает журналы и спорит о политике в магазинчике торговца газетами. Эшби не помнит, чтобы витрина этого магазинчика была освещена в такое время дня. Он поднялся по ступеням почтового отделения, отворил дверь и с первого взгляда узнал Уэстона Вогэна; рядом с ним стояли еще двое, г-н Боэм и один местный землевладелец. Эшби недолюбливает свояка: тот так и не простил ему женитьбы на Кристине, которой, по его расчетам, суждено было остаться старой девой. Уэстон с Кристиной — кузены, но Кристина — дочь сенатора Вогэна, а Уэстон всего лишь его племянник. Сейчас, впрочем, это не имело ни малейшего значения; Спенсер только почувствовал, что, вероятно, сию минуту произойдет то самое, что он предвидел; он нарочно пошел прямо к Вогэну, твердо и даже несколько угрожающе глядя на него и протягивая руку для пожатия.

Уэстон слывет в округе важной персоной: во-первых, он прокурор, во-вторых, занимается политикой, хотя сам избегает держаться на виду, и, наконец, у него острый язык и саркастический склад ума. Он мгновенно принял решение, посмотрел на протянутую руку, скрестил руки и произнес своим пронзительным голосом, который был слышен во всех уголках почты:

— Позвольте уведомить вас, дорогой мой Спенсер, что ваше поведение мне непонятно. Я знаю, что либеральные законы нашей страны считают человека невиновным, покуда его вина не доказана, но нельзя же сбрасывать со счетов всякое приличие и скромность. — Он, наверное, приготовил эту речь несколько дней назад, на случай, если встретится с Эшби, и теперь уж не упустил своего, добавив с явным удовольствием:

— Вас оставили на свободе, с чем я вас и поздравляю. Но попробуйте поставить себя на наше место! Предположим, десять шансов из ста за то, что вы виновны. Следовательно, вы даете нам десять шансов обменяться рукопожатием с убийцей, дорогой мой Спенсер. Джентльмен не должен предлагать своим согражданам подобную альтернативу.

Он не должен показываться в публичных местах, ему пристало избегать всяческих кривотолков; его дело — вести себя как можно смиреннее и ждать. Вот и все, что я имею вам сообщить.

Затем он раскрыл серебряный портсигар, достал папиросу, постучал гильзой о портсигар. Эшби не шевельнулся. Он был выше Вогэна, худее. Тот помедлил несколько секунд, самых напряженных, и отступил на два шага назад, как бы давая понять, что разговор окончен. Спенсер, вопреки ожиданию зрителей, не полез драться, не поднял руку. Кое-кто в глубине души, вероятно, сочувствовал ему. Он тяжело дышал, губы у него дрожали.