Иисус, которого я не знал - Янси Филип - Страница 27

Теперь я верю в то, что нищие духом и кроткие действительно блаженны. Им будет принадлежать Царствие Небесное, и они наследуют землю.

Блаженны чистые сердцем, В тот период моей жизни, когда я боролся с половым влечением, мне попалась статья, в которой была ссылка на небольшую книгу под названием «Во что я верю?», написанную французским католическим автором Франсуа Мориаком. Меня удивил тот факт, что Мориак, будучи пожилым человеком, отводил значительное место в книге рассуждениям о своей похоти. Он объяснял: «Зрелые годы таят в себе опасность испытания, вдвойне более тяжкого, поскольку воображение пожилого человека ужасным образом замещает то, в чем ему отказывает природа».

Я понял, что Мориак знал, что такое похоть. Новеллы «Клубок змей» и «Поцелуй для прокаженного», которые принесли ему Нобелевскую премию в области литературы, изображают похоть, борьбу с ней и сексуальное насилие лучше, чем все, что я когда–либо читал. Для Мориака половое влечение было хорошо известным полем битвы.

Мориак отверг большинство аргументов в пользу полового воздержания, которые ему приводили в дни его католического воспитания. «Брак излечит от похоти»: это не сработало в случае с Мориаком, так же как и во многих других, поскольку похоть подразумевает привлекательность незнакомых людей и вкус к приключениям и случайным встречам. «При помощи самодисциплины Вы сможете преодолеть похоть»: Мориак считал, что половое влечение, подобно волне во время прилива, способно смести все самые лучшие намерения. «Настоящая полнота ощущений может быть достигнута только в моногамном браке»: возможно, это и правда, но это не кажется правдой тому, кто не способен побороть свое сексуальное желание даже в моногамном браке. Таким образом, он взвесил традиционные аргументы в пользу воздержания и нашел их недостаточными.

Мориак пришел к выводу, что самодисциплина, подавление эмоций и рациональная аргументация являются неподходящим оружием в борьбе против порывов к половой распущенности. В конце концов, ему удалось найти только одну причину, по которой стоит ограничивать себя, и заключается она в словах, сказанных Иисусом в заповедях блаженства: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». По словам Мориака, порочность отделяет нас от Бога. Духовная жизнь подчиняется таким же непререкаемым законам, как законы физического мира… Воздержание является условием любви более высокого уровня — страсти, превосходящей все иные — любви к Богу. Да, на карту поставлено именно это, и ничуть не меньше».

Чтение Франсуа Мориака не примирило меня с похотью. Но, вне всякого сомнения, я должен сказать, что его анализ показался мне точным. Любовь, с которой Господь обращается к нам, требует того, чтобы наши помыслы кристально очистились, прежде чем мы удостоимся высшей любви, другого способа достичь ее не существует. Этим и мотивируется необходимость оставаться непорочным. Потаенными похотливыми мыслями я исчерпываю лимит моих доверчивых отношений с Богом.

Чистые сердцем действительно блаженны, ибо они узрят Бога. Это настолько же просто, насколько и сложно.

Блаженны милостивые. Истинность этой заповеди открыл мне Генри Ноувен, священник, который частенько преподавал в Гарварде. На пике своей карьеры Ноувен покинул Гарвардский университет и уехал в общину Дейбрейк, недалеко от Торонто, вызванный туда своим другом Адамом, чтобы взять на себя тяжелую обыденную работу. Ноувен избрал служение не интеллектуалам, а молодому человеку, который многими воспринимался как бесполезная личность, которой не следовало появляться на свет.

Ноувен описывает своего друга:

Адам, молодой человек двадцати пяти лет, который не может говорить, не в состоянии одеваться, не может сам ходить, не может есть без посторонней помощи. Он не плачет и не смеется. Он очень редко смотрит в глаза. У него искривлен позвоночник. Движения его рук и ног судорожны. Он страдает тяжелой формой эпилепсии и принимает сильнодействующие лекарства, не проходит и нескольких дней, чтобы с ним не случился сильный припадок. Иногда, когда ему внезапно становится особенно плохо, он испускает тяжелый стон. Несколько раз я видел большую слезу, скатывающуюся по его щеке. У меня уходит примерно полтора часа времени на то, чтобы разбудить Адама, дать ему лекарство, положить его в ванную, помыть, побрить, почистить зубы, одеть его, отвести в кухню, накормить завтраком, посадить его в инвалидную коляску и отвезти его туда, где он проводит почти весь день, занимаясь лечебной физкультурой.

Приехав в гости к Ноувену в Торонто, я увидел, как он возится с Адамом, и, должен признаться, у меня возникли глубокие сомнения по поводу того, что это лучшее применение для такого человека, как Ноувен. Я разговаривал с Ноувеном и читал многие из его книг. У него есть, что рассказать людям. Неужели никто не мог взять на себя такую грубую работу, как уход за Адамом? Когда я однажды случайно затронул этот вопрос в разговоре с самим Ноувеном, он объяснил мне, что я совершенно неправильно интерпретирую ситуацию: «Я ничем не жертвую, — настаивал он, — это я выигрываю от этой дружбы, а не Адам».

Затем Ноувен начал перечислять мне все преимущества этой дружбы. Часы, проведенные с Адамом, сделали его внутренний мир столь совершенным, что, в сравнении с затраченным временем, большинство более возвышенных миссий, которые он мог бы выполнить, кажутся скучными и поверхностными. Еще до того, как он начал ухаживать за беспомощным великовозрастным ребенком, он понял, насколько было отмечено стремлением к конкуренции и соперничеству его желание добиться успеха в Академии и в должности священника. Адам научил его тому, что человеком нас делает не наш разум, не наша способность рассуждать о нашей способности любить, а наше сердце. Из простой души Адама он почерпнул «опустошенность», которая должна наступить, прежде чем нас заполнит Бог — тот вид опустошенности, которой монахи–пустынники достигают только после долгих исканий и постов.

В течение всего нашего разговора Генри Ноувен возвращался к моему вопросу, словно не мог поверить, что я спросил его об этом. Он продолжал размышлять о преимуществах, которые ему дали отношения с Адамом. В действительности, он наслаждался душевным покоем нового качества, обретенным не в четырех стенах величественного Гарварда, а у постели больного Адама. Я покинул Дейбрейк, осознав мою собственную духовную нищету, — я, пытающийся построить свою жизнь писателя таким образом, чтобы она была заполнена работой и сосредоточена на одной основной цели. Я понял, что милостивые действительно блаженны, поскольку по отношению к ним также будет проявлено милосердие.

Блаженны миротворцы… Блаженны изгнанные за правду. Эта истина открылась окольным путем. Великий романист Лев Толстой пытался следовать этой истине, но его раздражительный характер не давал ему достичь результатов на пути миротворца. Однако Толстой красноречиво писал о Нагорной проповеди, и полвека спустя один индийский аскет, которого звали Мохатма Ганди, прочитал «Царство Божие в тебе» и решил жить, в точности следуя принципам Нагорной проповеди.

В кинокартине «Ганди» есть одна замечательная сцена, в которой Ганди пытается объяснить свою философию пресвитерианскому миссионеру Чарли Эндрюсу. Прогуливаясь вместе по одному южноафриканскому городу, оба внезапно обнаруживают, что им преградили путь бандиты. Преподобный Эндрюс, завидев угрожающего вида гангстеров, решает бежать от них. Ганди останавливает его: разве в Новом Завете не сказано, что если враг ударит тебя по правой щеке, то ты должен подставить ему левую? Эндрюс бормочет, что ему казалось, что эта фраза употреблена в переносном смысле. «Я в этом не уверен, — отвечает Ганди. — Мне кажется, он имел в виду то, что нужно проявить смелость — быть готовым выдержать удар, много ударов, чтобы показать, что ты не уступишь и тебя не сломить. И когда ты это сделаешь, что–то отзовется в человеческой натуре, нечто, что уменьшит его ненависть и вызовет уважение. Я думаю, что Христос имел в виду это, и я видел, как это действует».