Удар шпаги - Бальфур Эндрю - Страница 8

— Ничего я тебе больше не скажу! — обиделся он на мою резкость.

— И слава Богу! — бросил я и заторопился дальше, но прежде, чем я добрался до школы, мне навстречу попался не кто иной, как Дик Ханиман, мой старый школьный однокашник, я с ним не раз дрался и задавал ему изрядную трепку, но теперь он стал человеком с весом и положением в обществе, о чем он неизменно давал понять всякий раз, когда навещал родные пенаты.

— А, учитель! — сказал он. — Как жизнь проходит?

— Если ты о времени, — ответил я, — то, с моей точки зрения, слишком быстро.

— Ты прав, учитель, — согласился он, — ты чертовски прав; но слышал ли ты новость?

— Про Эндрю Бетьюна? — спросил я.

— Нет-нет!

— А о ком же тогда?

— О его дочери.

— Черт побери его дочку! — взорвался я.

— Надеюсь, этого не случится, — возразил он, — потому что я сам имею на нее определенные виды. Она прелестнейшая из всех девиц, на которых мне когда-либо случалось остановить свой взгляд, а я, честно признаться, — тут он хвастливо закрутил с полдюжины редких волосков, произраставших у него под носом, — видел их немало в Эдинбурге!

— Неважно, кто ее возьмет — ты или дьявол, — отпарировал я, — потому что, кажется, мне не будет покоя от нее, пока один из вас не уберет ее из Керктауна!

С этими словами я поспешил на урок, оставив его в замешательстве глядеть мне вслед.

5. О девице Марджори и о нападении дикого стада

Все эти дни я пребывал в чрезвычайно дурном расположении духа: здоровье отца так и не улучшалось, и спустя некоторое время школьная жизнь стала казаться мне скучной и однообразной, потому что отнимала у меня много сил, и лишь очень немногим школярам мне удалось привить любовь к классике. Я все больше и больше возвращался мыслями в прежние дни, вспоминая де Кьюзака и его истории, задумываясь над тем, увижу ли я когда-нибудь те чудеса, о которых он говорил мне, ибо хотя старому Эйбу случалось придумывать и более замысловатые байки, однако он не умел рассказывать их так, как это делал француз, — забавно задирая плечи и разводя руками, со своей неизменной насмешливой улыбочкой, которой мне так недоставало.

Случилось однажды, что, проведя полдня в школе, я воспользовался прекрасной погодой и решил немного прогуляться, думая, как обычно, о де Кьюзаке и его загадочной судьбе; по рассеянности я надел на голову одну из отцовских шляп — солидный головной убор с широкими полями, истинное вместилище мудрости и познаний, — и заметил это только после того, как отошел на порядочное расстояние от школы.

Обнаружив свою оплошность, я не очень расстроился: меня мало заботило, в каком виде я могу предстать перед скучающими прохожими, хоть вид у меня, должно быть, был весьма любопытный — этакий низкорослый широкополый гриб на ножках.

Я продолжал свой путь, не замечая из-за полей шляпы, куда несут меня ноги, да не особенно об этом и задумываясь, пока не очутился, пройдя через разрыв в живой изгороди, посреди лужайки, поросшей короткой травой и круто поднимавшейся вверх, к гребню водораздела, закрывавшего от меня дальнейший вид.

Насколько мне помнилось, я никогда еще не бывал здесь, и не имел понятия, где я нахожусь, но, обнаружив спокойное и тихое местечко по своему вкусу, я стал медленно прогуливаться вдоль густой и высокой зеленой изгороди, пока, завернув за выступающий куст, не наткнулся на пожилого джентльмена и девушку, занятых серьезной беседой. Мне сразу пришло в голову, что это, должно быть, Эндрю Бетьюн и его дочь, и я недолго оставался в сомнении, ибо, как только старик увидел меня, он поднял свою палку и яростно набросился на неожиданного гостя.

— Вы что, сударь, — закричал он, — читать не умеете, что ли? Какого черта вам здесь надо? Марджори, быстро позови людей: мы отведем этого мальчишку в дом, где, клянусь честью, я сумею научить его уважать чужую собственность!

Я поморщился, когда он назвал меня мальчишкой, потому что успел уже отрастить усы не хуже, чем у де Кьюзака. Что касается девушки, то она просто глядела на меня, не делая попыток куда-то бежать, и я быстро придумал способ, как обмануть старика, по своей глупости совсем упустив из вида, что он полжизни провел за границей.

Поэтому я просто пожал плечами и недоуменно посмотрел на него.

— Ты слышишь меня? — закричал он.

— Ma foi, — сказал я.

— Что ты сказал? — завопил он, потрясая палкой.

— Mon Dieu! — ответил я.

Старик в изумлении уставился на меня и затем произнес что-то, чего я не понял.

— Ah, mon garcon, — сказал я, как обычно говаривал де Кьюзак. В ответ на это он впал в неистовую ярость, затопал ногами и принялся звать своих людей, пока девушка не положила руку ему на плечо.

— Не думаю, что он француз, отец, — спокойно сказала она. — У него для этого слишком честное лицо.

Услышав такое, я забыл обо всем, восприняв ее слова как неуважение к памяти де Кьюзака.

— А у француза разве не может быть честного лица? — горячо возразил я. — Я знал одного, и он был честным и хорошим человеком!

Старик вздрогнул, услышав мою речь, и, насупившись, взглянул на меня из-под кустистых бровей.

— Он был вашим другом? — спросила девушка.

— Да, — пробормотал я, — но он умер.

— Сожалею, что я заговорила об этом, мягко сказала она, — но мы тоже знали многих и очень пострадали от них.

До сих пор я почти не обращал внимания на нее, но, когда она так любезно обратилась ко мне со словами извинения, я поднял на нее глаза и сразу понял, почему помешательство поразило парней Керктауна.

Она была, пожалуй, ниже среднего роста, но держала себя так и обладала такой стройной фигуркой, что казалась значительно выше. На ней было простое синее платье, отделанное серебром, и свободный капюшон из той же ткани покрывал ее голову, но не мог удержать на месте выбивавшиеся из-под него вьющиеся локоны каштановых волос, которыми играл шаловливый ветерок.

Шею девушки окружало белоснежное жабо из какого-то мягкого материала, и ее маленький подбородок с очаровательной ямочкой посередине покоился на нем с такой грациозной элегантностью, что от этого прелестного зрелища просто глаз невозможно было оторвать. У нее было овальное лицо, матово-белое, но без пресловутой болезненной бледности, способное наливаться краской, в чем я вскоре убедился, глаза ее, большие и темные, прикрывали густые длинные ресницы, нос был прямой и превосходной формы, а рот не очень большой, но и не слишком маленький. Здесь я, пожалуй, остановлюсь, так как не обладаю способностью достаточно красноречиво описывать женскую красоту; повторю лишь, что я понял, почему все парни в Керктауне сошли с ума, и больше не удивлялся этому. Когда я заметил, как опустились ее ресницы и румянец смущения выступил на ее щеках, я сообразил, что слишком долго смотрю на нее, и просто сказал:

— Благодарю вас…

— А я буду вам благодарен, сэр, — вновь забушевал ее отец, каким-то чудом молчавший в то время, когда она говорила, — я буду вам благодарен, если вы тотчас же отправитесь с нами и дадите мне полный отчет о себе, так как если я не желаю видеть чужих людей на своей земле, то тем более не потерплю и карликов!

У меня руки зачесались от желания поквитаться с ним, но девушка всего лишь сказала с упреком:

— Отец!..

Старик замолк, и на лице его отразился стыд, который он, несомненно, должен был чувствовать. Но его крики навлекли на нас неожиданную угрозу, потому что когда в ответ на негромкий возглас госпожи Марджори мы обернулись и посмотрели на гребень невысокого продолговатого холма, то увидели на его вершине стадо пасущихся на свободе диких коров, возглавляемых огромным быком палевой масти; страшилище рыло землю копытом, фыркая и принюхиваясь к воздуху, и, когда мы взглянули на него, угрожающе заревело.

Ему ответили остальные, и в следующую минуту стадо пришло в движение и начало медленно спускаться к нам в долину.

— Скорее, скорее! — закричала девушка. — Мы должны успеть добежать до ворот!