Удар шпаги - Бальфур Эндрю - Страница 2

Ветер утих, но только на какой-то момент, словно для того, чтобы вернуться с новой силой и яростью, и тут до моих ушей донесся звук, заставивший меня броситься, карабкаясь и цепляясь пальцами за неровную поверхность мокрого камня, на длинную скалистую косу, протянувшуюся между огромными, седыми, покрытыми пеной волнами далеко в море. Это был дикий крик ужаса, истошный вопль и стенания гибнущих душ, заглушивший вой и рев шторма и грохот и плеск валов, разбивающихся о заросшие водорослями прибрежные утесы.

Я карабкался все дальше, промокнув до нитки и затаив дыхание, но едва успел продвинуться вперед ярдов на пятьдесят, как услыхал громкий удар, треск, скрежет рвущейся обшивки и еще один отчаянный вопль, после чего наступило молчание, если не считать голосов ветра и волн и испуганных криков морских птиц, носившихся в воздухе, точно листья, сорванные бурей.

Я скорчился с подветренной стороны утеса, потому что прилив почти достиг своего апогея и вода залила косу, разделив ее на две половины, так что я должен был вплавь преодолеть эту преграду, если хотел продвигаться дальше.

Я действительно намеревался продолжать свой путь, ибо меня охватила необычная тревога; дождавшись, когда дыхание мое вернется в норму, я выглянул из-за укрытия и увидел страшное свидетельство гибельной работы рифов, ветра и волн.

Искореженные обломки кораблекрушения с болтающимися на них обрывками перепутанных снастей кружили в яростных водоворотах между рифами; огромные валы, подхватив их на свои вспененные вершины, несли их с собой к берегу и, отхлынув назад, уносили снова в открытое море, где они исчезали в густом тумане, опустившемся над водой.

Я наблюдал, как обломки то появлялись, то исчезали из моего поля зрения; в основном это были части палубных надстроек и рангоута с остатками опутывавшего их такелажа, но спустя некоторое время, тяжело взлетая на волнах и снова погружаясь, из тумана выплыла мачта с обломком реи, крестообразно прикрепленной к ней. Злые бешеные волны, обдавая ее потоками пены, гнали ее перед собой, набрасываясь на нее, словно цепные псы на пьяного бродягу, появившегося посреди деревенской улицы.

Я уже совсем было сравнил ее в своем воображении с Джорди Рамсэем с полупинтой «Королевского» внутри, которого волокут домой достойные представители ночной стражи в Керктауне, когда сердце мое внезапно подпрыгнуло, так как я мог поклясться, что заметил нечто, шевелящееся на мачте. Приставив ладони рупором ко рту, я что было сил окликнул этот движущийся предмет и замер в ожидании.

Я не ошибся. Темная фигура, вцепившаяся в крестообразный обломок реи, шевельнулась снова и взмахнула рукой в воздухе, но в тот же миг мачта взметнулась на налетевшей волне и, перевернувшись, тяжело рухнула вниз, так что мне показалось, хотя нас и отделяло не менее семидесяти ярдов, будто я расслышал плеск и журчание поглотившей ее воды.

Когда мачта вынырнула снова, темная фигура, цеплявшаяся за рею, исчезла, но рядом с мачтой появилась черная точка, в которой я распознал голову человека.

Я видел, что у пловца было теперь мало шансов снова ухватиться за спасительную мачту; более того, если Провидение сблизит их между собой, то массивное тяжелое бревно может подросту раскроить несчастному череп и отправить его на дно. Поэтому я, будучи возбужденным и слегка не в себе от горьких мыслей, сделал то, для чего в любое другое время у меня попросту не хватило бы духу: я сбросил с себя свою куртку и тяжелые башмаки и прыгнул в воду, стараясь выбрать место, свободное от водорослей и обломков.

Очевидно, я родился в рубашке; но, если бы я представлял себе хоть десятую часть исполинской мощи разъяренной стихии, я бы подумал дважды, прежде чем решиться на борьбу с ней. Тем не менее, очутившись в ее среде, я не собирался идти на попятную, и думаю, что мой короткий рост впервые в жизни оказал мне услугу, поскольку представлял меньшую длину для приложения силы волн.

Моим намерением было помочь утопающему — будучи предоставлен самому себе, он, несомненно, должен был утонуть — добраться до узкой полосы спокойной воды, заливавшей косу, и вытащить его на твердую землю. Однако с первой же минуты я натолкнулся на серьезные трудности. Прежде всего обнаружить утопающего, находясь в воде, оказалось не так-то просто, потому что я мог заметить его голову среди волн только тогда, когда волна меня самого поднимала на свой гребень, а это происходило не часто, так как я предпочитал, как правило, нырять сквозь основание водяной стены, находя такой способ более удобным и привычным для себя.

В конце концов, наполовину захлебнувшийся и оглохший от грохота валов, разбивавшихся о рифы, я приблизился к пловцу и обнаружил, что это мужчина, да к тому же еще и старик.

Он едва удерживался на плаву, лежа на спине, так что я постарался постепенно подплыть к нему сзади. Он сильно вздрогнул, когда я схватил его за плечо, но я крикнул ему в ухо, что спасу его, если он не станет брыкаться; он не произнес ни слова, но остался лежать спокойно, отфыркиваясь и отплевываясь от заливавшей его лицо воды и судорожно хватая воздух широко раскрытым ртом. И тут я понял, каким болваном я был, рассчитывая на свои силы, и что со спасением у меня ничего не получится, потому что я не в состоянии был выгрести с буксируемым мной человеком к спасительной косе, а огромные волны сносили нас вместе с обломками кораблекрушения в сторону берега, все ближе к опасным рифам.

«Две жизни взамен одной», — промелькнуло у меня в голове, и я подумал, найдется ли на свете хоть одна живая душа, которую огорчит гибель Джереми Коротышки. Придя к убеждению, что не найдется ни одной, я твердо решил с Божьей помощью никому и не давать повода для подобных огорчений, а посему собрался с духом и силами для борьбы с яростным прибоем у рифов, куда нас несло волнами. Вскоре мы очутились среди них, хоть для меня это время показалось вечностью, ибо тело спасенного мной человека с каждым мгновением становилось все тяжелее, а дышать становилось все труднее, и еще труднее становилось удерживаться на поверхности.

Но я рожден был не для того, чтобы утонуть — во всяком случае не в этот раз, — и, когда рев прибоя между рифами стал грохотать в непосредственной близости от моих ушей, я, к своей неописуемой радости, заметил справа от себя место, где сплошная линия кипящей пены прерывалась участком спокойной воды. Очевидно, здесь между скалами находился свободный проток, хотя чем он заканчивался — песчаной отмелью или острыми камнями — я не имел ни малейшего представления; я знал только, что достигнуть протока я обязан, если не хочу, чтобы меня измолотило вдребезги о рифы. Энергично вступая в схватку с водяными громадами, барахтаясь и отбиваясь изо всех сил от ярости окружавших меня, покрытых бешеной пеной бурунов, я обнаружил, что при близился наконец к вожделенному проходу между камнями и что волнами и течением нас быстро несет туда.

В памяти моей запечатлелись черные мокрые стены утесов по обеим сторонам, когда нас втащило в проток на гребне высокой волны, и затем все закружилось в водовороте; что-то ударило меня по голове, и больше я ничего не помню.

Когда сознание вернулось ко мне, уже стемнело. Я чувствовал головокружение. тошноту и противную слабость во всем теле, но главное — то, что я лежу на берегу под нависшей скалой, а неподалеку от меня на земле сидит мужчина и усердно трет какой-то предмет, находящийся у него в руках. Мужчина повернулся, встал и подошел ко мне поближе; я сразу узнал его: это был человек, цеплявшийся за мачту, а занят он был тем, что тщательно полировал пригоршней мокрого песка блестящий клинок длинной рапиры. Я не имел ни малейшего представления о том, что произошло, и поэтому попытался спросить у него, но — как он впоследствии рассказывал мне — первыми моими словами, обращенными к нему, были:

— Кто я?

Я даже припоминаю, как меня удивили его слова, произнесенные в ответ с каким-то странным, необычным акцентом:

— Бог знает, кто вы, ибо ни в небесах над головой, ни на земле под ногами, ни даже в водах подземных пещер мне не приходилось встречать ничего подобного; мне известно только, что плаваете вы как рыба и обладаете черепом эфиопа, иначе уже давно были бы покойником, да и я, к слову сказать, тоже.