Удар шпаги - Бальфур Эндрю - Страница 14

Под бумагами лежал небольшой холщовый мешочек, и когда я осторожно поднял его, то почувствовал, как мое настроение тоже поднялось: по весу мешочка и на ощупь можно было определить, что в нем находятся деньги, и немалые. Я тут же развязал мешочек и высыпал на стол целый водопад золотых и серебряных монет, с веселым звоном раскатившихся по столешнице, норовя свалиться через край на пол. Подцепив пригоршню монет, я обнаружил, что большинство из них французские — кроны и ливры 23, если память мне не изменяет, — и лишь немного шотландских мерков 24 или пенни; впрочем, поскольку французские деньги в ту пору были повсюду в ходу, это не имело особого значения. Больше в шкатулке ничего не было, и я, решив рассмотреть бумаги, сорвал печать, не носившую на себе никакого герба или эмблемы; в эту минуту, однако, раздался резкий стук, и голос моей квартирной хозяйки потребовал, чтобы я открыл дверь. Я поспешно рассовал монеты по карманам и сунул шкатулку под тюфяк. Затем, словно только что проснувшись, я громко зевнул и спросил, кто там и чего от меня хотят.

— Мне надо поговорить с вами, мастер Клефан, — послышался из-за двери визгливый голос хозяйки.

— Очень хорошо, — ответил я и, подойдя к двери, толчком распахнул ее настежь. — Итак, сударыня, — спросил я, — в чем дело? Кто-нибудь пришел за мной, да?

— Никого здесь нет, кроме меня, мастер Клефан, но я больше не могу терпеть вас в своем доме, потому что мне нужна комната, а вы мне уже неделю не платите!

— О, только и всего, сударыня? — небрежно пожал я плечами. — В таком случае я, пожалуй, расплачусь с вами немедленно, — и я, вытащив из кармана кошелек, высыпал на ладонь пригоршню монет.

Хозяйка при виде денег несказанно удивилась.

— Прошу меня извинить, — пробормотала она. — Торопиться нет никакой надобности…

— Нет-нет, — возразил я. — Ни в коем случае! Простите мне мою рассеянность: я забыл, что пора платить за квартиру. Кажется, столько я вам должен? — И я уплатил ей в основном шотландскими монетами. — Спасибо, что напомнили, и, пожалуйста, пришлите мне ужин через час!

С этим я захлопнул дверь и запер ее на замок, оставив старуху в недоумении, каким образом я так неожиданно разбогател; впрочем, я не очень опасался ее длинного языка, поскольку знал ее как весьма неразговорчивую женщину, да и недавно поселившуюся в здешних местах.

Я вновь достал сверток с бумагами и развернул его, отбросив шелковую тряпку, когда-то явно промокшую насквозь, причем я догадывался, где и когда. Наконец я добрался до самих бумаг и развернул их перед собой на столе, но первый же взгляд на них заставил меня вздрогнуть от волнения и тревоги; проведя внезапно ослабевшей рукой по лбу, я подумал, существуют ли на свете правда и справедливость. Ибо из бумаг, лежавших передо мной, я понял без малейшей тени сомнения, что де Кьюзак мне лгал. Ничего удивительного не было в его нежелании появляться в Керктауне. Ничего удивительного не было в его странном предпочтении вести жизнь отшельника на сыром и безлюдном берегу Файфа и нырять нагишом у дальнего рифа, дрожа и стуча зубами от холода. Теперь для меня в этом не было ничего удивительного, потому что его секрет перестал быть секретом.

Шкатулка, очевидно, оказалась достаточно плотной, поскольку бумаги в ней почти не подмокли и чернила расплылись лишь в отдельных местах, да и то написанное здесь нетрудно было разобрать. Они содержали не больше и не меньше, как грандиозный заговор, направленный на освобождение королевы Шотландии и возведение ее на английский трон, заговор настолько тонкий и продуманный, что у меня не возникло ни малейшего сомнения в возможности успешного его осуществления, тем более что его поддерживали люди, чьи имена были известны даже в Керктауне, — могущественные люди из Шотландии, Англии, Франции и даже из Испании!

Невероятное везение! Меня даже в жар бросило, когда я обнаружил, что держу в руках, с одной стороны, жизнь прекрасной, несчастной и порочной королевы, а с другой — жизнь и судьбу более сотни аристократов и благородных джентльменов высокого ранга.

Пальцы мои дрожали и мысли путались, когда я читал документы, поражаясь странному стечению обстоятельств, взваливших такой непомерный груз на мои плечи. Я читал и перечитывал бумаги, в оцепенении глядя на них, пока стук в дверь не напомнил мне о хозяйке и моем ужине.

Несмотря на голод, я был слишком возбужден, чтобы уделить достойное внимание содержимому моей тарелки, и вскоре отодвинул ее, вновь погрузившись в размышления и вновь перечитывая бесценные документы. Чем больше я вчитывался в них, тем более впадал в сомнения относительно того, какого пути следует мне придерживаться, пока наконец бесцельное сидение не стало мне невмоготу; спрятав бумаги в безопасное место, я выскочил из комнаты и, заперев за собой дверь, бросился вниз по лестнице в надежде, что свежий вечерний ветерок охладит мой разгоряченный мозг и позволит привести мысли в порядок. Стало уже темнеть, и в воздухе носилась промозглая водяная пыль, но я не обращал внимания на сырость и торопливо шагал по узкой и крутой улочке», а в голове у меня роились сотни фантазий и предположений, точно пчелы в растревоженном улье.

Насколько я понимал, с имеющимися у меня бумагами я мог поступить тремя способами, но решить, какой из них выбрать, было не так-то просто: ведь если мой ход будет удачным, то меня ждет, бесспорно, немалое вознаграждение, однако в противном случае я лишусь головы с такой же очевидностью, как то, что меня зовут Коротышкой. Конечно, был еще вариант, при котором я ничего бы не выиграл и не проиграл: уничтожить бумаги, и дело с концом; но у меня душа не лежала поступить с ними таким образом, хотя по примеру своего деда мне следовало бы знать, насколько опасно вмешиваться в государственные дела. Так должен ли я был использовать попавшую мне в руки страшную силу так, как это, несомненно, сделал бы де Кьюзак, если бы не погиб от руки де Папильона?

Должен ли я пойти в некий аристократический дом — расположенный, кстати, не так далеко от того места, где я находился, — и стать причиной войны и всенародной кровавой смуты; стать инструментом, при помощи которого старая религия вновь будет восстановлена не только в Шотландии, но и в Англии; стать, по сути дела, освободителем несчастной пленницы, губящей свою молодость и красоту в подземельях английской темницы? Мысль об этом взволновала меня больше всего. Я был шотландцем, и королева тоже была шотландкой, представительницей королевской династии Стюартов, наследницей древнего рода Брюсов, — и теперь она томится в заточении, а ее судьба находится в моих руках, в руках бывшего школьного учителя из Керктауна!

Затем другая мысль пришла мне в голову, и я вспомнил рассказы отца о кострах и пытках, о жирных и порочных священниках, истинном проклятии для страны, о голосе Великого Реформатора, гремящем с кафедры старинного собора, о пролитой крови и героических подвигах, совершенных ради освобождения родной земли и уничтожения покрова невежества и суеверия, ослеплявшего глаза и души мужественных людей, населяющих эту землю. Я подумал обо всем этом, и протестантская кровь в моих жилах отмела прочь всякие сомнения. Я решил, что делать: новой вере ничего не будет угрожать, а Елизавета останется царствовать в Англии, как и до сих пор.

Видит Бог, я был наивным глупцом, полагая, будто все зависит от меня, что судьбы народов находятся в моих руках и я могу одним ударом изменить ход истории; но я был молод тогда, молод и горяч, и, быть может, немного чересчур легко поддавался возбуждению и азарту великих надежд. Впрочем, в тот вечер это не играло большой роли, ибо когда я принял решение и остановился, чтобы продумать свои дальнейшие действия, то краем уха уловил за собой шум шагов, крадущихся и осторожных, как у кота, охотящегося за птичкой.

С трудом подавив желание обернуться, я проверил, легко ли вынимается моя шпага из ножен, и пожалел, что не захватил с собой кинжал де Папильона; затем я как ни в чем не бывало двинулся дальше, нарочно выискивая темные углы, чтобы иметь больше шансов разгадать намерения таинственного преследователя. Напрягая слух, я убедился в том, что шорох шагов становится все ближе и ближе, и вновь холодная дрожь пробежала у меня вдоль спины, как тогда, во время нападения стада коров.