Ранчо “Кобыла потерялась” - Сименон Жорж - Страница 34

Разве в тот момент, когда шахта была открыта и Энди пришел к нему с совершенно новенькими акциями компании, он не был еще стыдлив и стеснителен?

Кто знает, согласись он, не предложил бы ему Энди взять половину? Или он не посмел предложить это из-за своего тестя?

И не улетел ли он только что в Вашингтон, проблуждав последнюю ночь, как Кэли Джон из аэропорта в аэропорт?

Почему Матильда не заговорила раньше?

«Потому что ты бы не поверил», — ответила бы она.

Наверное, и добавила бы со спокойствием, которое временами приводило в отчаяние: «Нужно было, чтобы ты сам дошел до этого… Я знала, что это когда-нибудь случится… «

Да, в шестьдесят восемь лет! Потеряв тридцать восемь лет собственной жизни в самокопаниях, укорах совести, желании их не слышать и настраивают себя против Энди.

Потому что бывало, что он делал это и специально. Он сам это знал. Он не был так безупречен, как о нем думали. Его достойная мина его устраивала. Он строил из себя жертву, которая улыбается слегка меланхолической улыбкой, вместо того чтобы кусаться.

Ну, Кэли Джон, ты вел себя как мальчишка… Да, как мальчишка, которым ты оставался всю свою жизнь.

Вы просто два мальчишки, сбежавших из Коннектикута, из городишка Фарм Пойнт, и вы продолжаете все еще сражаться в снежки.

Вы оба упрямы, как надутые друг на друга школяры…

Чего вы добились отдельно? Энди захотел доказать, что он силен. И не столько это доказать другим, которые его уже таким считали, потому что он так себя вел, а самому себе.

Став зятем Майка О'Хары, он, может быть, прекратил играть в рулетку и покер, но стал играть в дела, в дела все более и более важные, он стал самым богатым человеком в Тусоне, самым влиятельным, и не мечтал ли он, что станет когда-нибудь его единственным хозяином.

— И это из-за того, что тебя не было рядом, Кэли Джон!

Какой рейс он выбрал? Самолет по-прежнему летел ночью, луны, которая теперь находилась с другого борта, не было видно. Дважды перед его взглядом блеснула река. Другие аэродромы. Вечное небольшое головокружение в тот момент, когда выходишь из самолета. Более или менее просторные залы ожидания, более или менее отапливаемые. Было холодно.

Запад остался далеко позади, и его окидывали с ног до головы взглядом, угадывали под брюками сапоги, посмеивались над его широкополой бежевой шляпой.

Сент-Луис… Индианаполис… Затем рассвет после неприятного перехода ночи в день, который был сер и холоден, как преддверье рая.

Солнце слепило глаза. Он чувствовал тяжесть во всем теле. Хотелось спать. Горячие губы высохли, на них осел вкус ночного путешествия.

Бедный Энди! Как ему должно было быть не по себе! Потому что еще в юности он бледнел, когда ему казалось, что в него не верят: купил он, например, по случаю в городе книгу и пытается поразить товарищей химическими опытами, а они у него не получаются…

— Ты в этом ничего не понимаешь, Энди…

Он все ломал. У него стучали зубы. А ведь он был просто игрушкой в чужих руках, именно тогда, когда Кэли Джон приписывал ему демонические планы.

И не случилось ли ему у О'Хары искренне рассказывать о том контракте, что они подписали кровью, перед тем как уехать из Фарм Пойнт, и возобновили, когда построили себе ранчо?

Возможно. Даже точно. Иначе О'Хара никогда бы не принял его себе в зятья.

Даже если сам О'Хара не был негодяем, работал он вместе с мошенниками. Малыш Гарри и англичанин часто включали его в свою игру. Он был богатым человеком, без капиталов которого ничего нельзя было сделать.

Роналд Фелпс наверняка пришел к нему поговорить о шахте. И не О'Хара ли учинил допрос англичанину по поводу покушения на Джона?

— Что за идея убивать этого парня?

Тогда Фелпс ему все рассказал. В любом случае англичанину бы потребовалась еще чья-нибудь денежная поддержка, чтобы начать разработку шахты.

Бедный Энди, да, бедный, — он был просто влюблен и ухаживал без всякой надежды, и вдруг старина Майк одобрил его!

Конечно же, из-за шахты! Он не знал, как хитро переглядываются оба сообщника. Он думал, что беден, весь в долгах, а на самом деле оказался владельцем жилы, которая через несколько лет начала приносить миллионы.

В какую бы он впал ярость, заподозри это!

В течение долгих лет он так ничего и не подозревал. Так же как и Кэли Джон не угадал истинного положения вещей. Они оба были слепцами, слепыми врагами.

И вдруг в саду появляются две комические марионетки, два комедийных героя — фотограф и коротышка-еврей, его сосед. Вдруг на бюро оказывается это письмо.

Энди понадобилось меньше времени, чем Кэли Джону, чтобы его понять.

И только один Бог знает, чем это письмо было для него! Его дом, семья, две дочки и сын, жена, дворец в снобской дыре, большие магазины, всевозможные дела, которые он заварил, все это грозило рухнуть, все это основывалось на обмане.

А он, Наполеончик с Аризоны, который в конце концов в это поверил и говорил сухо и безапелляционно, оказался просто карикатурой на власть, человеком, которого обвели вокруг пальца, чтобы посадить на то место, которое он занимал.

Кэли закрыл глаза, и по мере того, как он приближался к Востоку, его охватывала тоска. Но это не была противная тоска последних дней. Чувство было тоньше. Нечто столь же могущественное, как четыре мотора самолета, гнало его вперед.

В какой-то момент — может быть, в полудреме — у него возникло странное чувство: ему показалось, что машина сейчас приземлится в Фарм Пойнт и Кэли Джон в коротких штанишках выйдет из нее перед школой.

В половине двенадцатого Кэли Джон прибыл в Вашингтон, куда приезжал только раз в жизни. Накрапывало, и мелкие капли были холодны. Заседание комиссии по расследованию начиналось лишь в полдень. Он успел бы зайти в магазин, купить себе костюм и плащ, но настолько торопился, что предпочел пристроиться в хвост перед дверью, которая открылась без десяти десять.

Каждое мгновение он ожидал увидеть Эдди Спенсера. Толпа бросилась занимать сидячие места. А так как он не поторопился, то так и остался стоять в глубине зала — он не знал, что ему делать, немного волновался, и его фигура выделялась светлым пятном.

Господа расселись перед пюпитрами, начали заниматься своими делами, кто-то смеялся. Были в зале и журналисты, и фотографы.

При ударе молотка все застыли, и председатель после паузы уселся на свое место.

Какие-то три господина завели длинную техническую дискуссию, в которой он ничего не понял. Он даже не знал, кто из этих людей был Дж.

Б. Акетт.

Имя Спенсера произносилось дважды или трижды, но Джон его по-прежнему не видел. Наконец дверь отворилась.

Это был Энди — худой, одетый с иголочки, он шел в сопровождении ни на шаг не отстающего от него секретаря с тяжелым кожаным портфелем в руках.

В зал он не смотрел. Он двигался вперед, спокойный, владеющий собой, на вспышки фотоаппаратов не обратил ни малейшего внимания, поднял руку, чтобы произнести клятву.

— Здесь не могли выяснить, кто ссудил Дж. Б. Акетта деньгами, и он затруднился ответить на этот вопрос. Я благодарю господина Акетта, но я приехал сюда сообщить комиссии, что двадцать миллионов основного капитала дал ему я. Как компаньон господина Акетта считаю, что должен разделить с ним ответственность.

Заседание шло без перерыва два часа, и атмосфера его была не столь торжественна, как это представлял себе Кэли Джон. Люди ходили взад и вперед, переговаривались, перевешиваясь через пюпитры. Журналисты входили, выходили, фотографы устремлялись то к одному, то к другому действующему лицу. В динамиках, установленных в четырех углах зала, звучал то голос Акетта, то его адвоката, то председателя, то Спенсера, но то, о чем они говорили, по-прежнему ускользало от понимания Кэли Джона.

Кэли Джон был высокого роста, но, стараясь быть замеченным Энди, приподнимался на цыпочки; время от времени Энди предлагали сесть, и тогда, возвращаясь на свое место, он на мгновение оборачивался к залу лицом.