Ранчо “Кобыла потерялась” - Сименон Жорж - Страница 19

Выпуклые глаза Бориса остановились на Джоне.

— Ты не развеселился, честное слово. Я-то думал, что тебя обрадую…

Эти слова хлестнули Кэли Джона, и он с удивлением понял, что и правда, новости, которые он только что узнал от Пегги не доставили ему никакого удовольствия, они, скорее, его опечалили, и он погрузился в состояние какого-то ступора, из которого ему и алкоголь не помогал выйти.

Что сейчас говорил Борис? Перед ним стояла одна картина: Энди, всеми покинутый, в своем углу, наверняка в глубине сада, во флигеле, где его комически преследует Мюриэл Мубери.

Кто знает? Не был ли визит, который нанес ему Спенсер на ранчо накануне, последним выходом на люди.

— Пусть Джон придет повидаться со мной, когда захочет…

Еще недавно он был уверен, что фотокопия — единственная причина этого неожиданного визита. Теперь, вопреки очевидности, он начинал в этом сомневаться.

Портрет старого друга, который Матильда нарисовала ему легкими мазками, обретал в его мозгу все большую живость.

Невысокий, уже немолодой человек, — Матильда сказала, что он выглядит старше него, — в кремовом, безукоризненно сшитом костюме, в очках, левое веко то и дело подергивается…

И говорил он тихо. Попросил только воды. Может быть, он на диете? Или болен?

Не сегодня-завтра, в один из ближайших дней, весь город будет радоваться его разорению, кроме тех, кого оно коснется вместе с ним.

Сумасшедшие будут кидать камни ему в окна.

Он еще боролся. Насколько его знал Кэли Джон, бороться Спенсер будет до последней минуты, вопреки всему, всеми средствами. Например, и такими, как визит к Кэли Джону, который должен был сильно ударить по его гордости!

Все это было сложно и неопределенно. Кэли Джон был пьян и знал это.

Но иногда ему казалось, что именно благодаря тому, что он был пьян, он становился прозорливее, что еще немного — и он поймет, и каждая вещь займет подобающее ей место.

— С ним будут жестоки, как он был жесток со всеми…

Кто это говорил? Борис, на которого теперь Кэли Джон смотрел безо всякой нежности.

— Нет ни одного служащего, который бы его не ненавидел. Он выставил за дверь без вознаграждения старых слуг только за то, что те были больны или состарились. Он…

Что сделать, чтобы ухватить эту ускользающую от него правду? Он был совершенно уверен, что не хватало самой малости…

Если бы только Пегги…

Она по-прежнему стояла у него перед глазами: письмо в руке, на него не смотрит, говорит так, как он никогда не слышал — она перестала смотреть на него, говорила с ним таким тоном, что он должен был уйти, в конце-то концов, она его буквально выставила за дверь под тем предлогом, что ей нужно срочно уходить.

Был ли это действительно предлог? Он бы много дал, чтобы узнать, действительно ли она ушла и куда.

— Для Боба, у которого долгов всюду куча и без ведома отца, удар этот будет самым тяжелым… Вот так, дружище, платятся долги. Я некогда был немного знаком с неким Ромеро, который должен быть совершенно счастлив на том свете, куда отправил его твой револьвер… Старый Майк был негодяй, и он нашел себе в зятья еще большего негодяя, чем он сам. Мир полон негодяев, Джон Эванс, они — в баре, где мы только что были, они в банках и во всех небоскребах… Не таких негодяев, которые, выходя, прихватывают с собой твой кошелек. Не таких негодяев, которых сажают за решетку. Крупных негодяев, ха-ха-ха! И мой отец был прав, когда хотел, чтобы его повесили. Потому что, как тебе известно, его повесили…

— Знаю.

— Я был при этом… Я был еще мальчишкой… Тем не менее не плакал. Я смотрел на него с восхищением. И все — а вокруг виселицы, которую тем вечером осветили фонарями, была толпа — все им восхищались… Энди Спенсера не повесят. Людей больше не линчуют.

Нет. Бессмысленно. Только он знал, как формулируется эта проблема. Он прекрасно отдавал себе отчет, что был один. Пегги предала его. У него оставалась только Матильда, которая не предаст никогда, но в одном она не сходилась с ним во мнениях.

Кто знает, не солгала ли сестра, чтобы не причинить ему боли и избежать гнева? Кто знает, сколько сидел Энди в общей гостиной, и не говорили ли они более дружески, в чем она не хотела признаваться?

Он не дурак. Как все. Однако раньше за него думал Энди, а позже все его проблемы разрешала Пегги, как будто в насмешку над ним.

Борис упрямился. Они говорили на разных языках. Мысли их под влиянием алкоголя ушли в разные стороны.

— Когда тебе говорят, что он негодяй, не возражай! Ну так вот: я сын отца, который захотел, чтобы его повесили, чтобы позлить всех их, я утверждаю, что все эти люди просто негодяи…

Что это могло означать? Ничего. Он начал вопить вместе со всеми.

Почти тридцать лет Кэли Джон позволял им говорить почти то же, но не во весь голос. Он поддерживал их по крайней мере своим поведением. Часами напролет он выслушивал, как Пегги излагала ему насчет Энди все самое плохое.

И Пегги предала его. Может быть, потому, что Пегги придавала значения тому, что говорила, ровно столько же, сколько своим бесконечным телефонным разговорам. Или она делала это ради смеха, потому что ей нужен был личный враг?

Таким образом, мало-помалу из Энди Спенсера создали образ, который все считали настоящим, — и не без его, Кэли Джона, помощи.

Почему Пегги?..

И тут, пока его сосед продолжал говорить заплетающимся языком, на Кэли Джона снизошло озарение. Скорее, это был образ. Он увидел будто наяву, как Пегги сразу же после его ухода бросилась на улицу, вошла за соседнюю ограду, прошла по аллее, на которую так давно не ступала и ногой, и нервно заколотила в дверь флигеля.

Вот куда она пошла. Увидеться с Энди, которого всегда ненавидела и публично обвиняла во всех грехах.

Что она ему сказала? Обвиняла его, как обвиняют другие? Но почему она так изменилась, прочитав письмо? И зачем взваливать ответственность на Кэли Джона, почему такое резкое охлаждение к своему старому другу?

— Видишь ли, Борис, имя человека, который нанял убийцу, который должен был стрелять в меня, начинается с Г или Б… А может быть, с Э…

Он не без труда вытащил из кармана бумажник и извлек оттуда фотографию.

— И это, — продолжал он, — только это имеет значение…

Борис удивленно взглянул на него, взял письмо и попробовал сперва прочесть его вверх ногами.

— Потому что, — продолжал Кэли Джон с неожиданной энергией, — если это сделал не Энди, то негодяй — я… Я прекрасно знаю, что ты не понимаешь… Я негодяй, Борис… Обязательно нужно, чтобы это было Э, понимаешь?

Он пальцем ткнул в букву на документе.

— Так это Э?.. Скажи!.. Посмотри: Э. или Г.? Все остальное не важно, не обращай внимания! Написал его Малыш Гарри. И Малыш Гарри знал. Он сообщал о засаде кому-то, кто жил наверняка в Тусоне и был не последним там человеком, потому что предоставлял выбор: предупреждать меня или не предупреждать. Когда Пегги прочла письмо… — Тем хуже! Он знал, что совершает ошибку, начиная болтать, — когда она прочла письмо, она растоптала тридцативосьмилетнюю дружбу. И не какую-нибудь… Она почти выставила меня за дверь и бросилась к нему…

Он утверждал то, что еще мгновение назад было предположением и в реальность превратилось в его голове. Он видел ее. Ему казалось, что он слышит, как она обращается к своему зятю, сидящему за рабочим столом.

— Узнать нужно только, правда это или неправда…

— Правда!

Что — правда? Говорили ли они оба об одном и том же? Китаец с непроницаемым видом продолжал их обслуживать, и никому не было дела, о чем они там толкуют. Привыкли, что русский пьет у себя в уголке, и ничего не меняло, был с ним еще кто-нибудь или нет.

— Предположим, это не он…

— Почему не он?

Каждый следовал своей пьяной логике.

— Тогда я вел себя как завистник… Разве я похож на завистника?..

Разве кто-нибудь считал когда-нибудь, что я — завистник? И тут все равно, будет это Г., Б. или Р…

— А это Э.!