Весенний детектив 2015 (сборник) - Полянская Алла - Страница 31

Пока я рефлектировал, все три комнаты третьего этажа были темны. Однако хозяйка из квартиры не ушла: отблеск света падал из какой-то четвертой комнаты, обращенной, видимо, на противоположную сторону. Жгучий мой интерес к чужим окнам, ногам, ботильонам вдруг пропал сам собою, оставив нечто вроде опустошения. Я подумал, что сегодня мой последний вечер в Риме, завтра с утра самолет. Надо еще чемодан собрать и проверить список: какие придется докупать подарки-сувениры в дьюти-фри.

Я налил себе новый бокал, последний, съел кусочек пармезана и мысленно попрощался с весенним Римом, цветочками, уже набравшимся сил, а также неопознанными женскими ножками.

Но тут в квартире на третьем этаже снова зажегся свет – теперь в другой комнате, и я помимо собственной воли снова притянулся к окну. Занавески опять оказались не закрыты, и сейчас мне виделось (с того же ракурса, под тем же углом, что и предыдущий «кадр»): паркет, белая статуя в половину человеческого роста и примерно треть полированной столешницы. Кроме того, один венский стул – он стоял ко мне спинкой, а «лицом» к вышеупомянутому столу. Потом, буквально в несколько мгновений, картина переформатировалась, в «кадре» возникло одетое в пиджак грузное мужское тело и заняло тот самый стул. Итальянец уселся ровно спиной ко мне: мощная фигура с основательной и далеко не молодой лысиной. Рядом с ним на полированной столешнице появился большой бокал, заполненный жидкостью того же красного цвета, как и у меня. Никого больше – ни других гостей, ни хозяйки квартиры (в ботильонах или без) – видно мне не было. И если центром притяжения прошлого «кадра» являлись девичьи ноги – то теперь им стала мужская лысина. Лысина была большая – честная, достойная, не выпячивающая себя (как у моих бандитствующих соотечественников), но и не пытающаяся замаскироваться под искусно уложенными локонами. Нет, коренастый, грузный типус лет пятидесяти как бы говорил своим голым теменем: что есть, то есть, заслужил, принимайте меня таким, каким обтесала к средине жизни мать-судьба и природа. Голова – гладкая, с морщиной поперек и венчиком волос, растущим вокруг – почему-то наводила на мысли о мафиози средней руки (все-таки не стоит забывать, что я находился на родине коза ностры). А может, то был метрдотель ресторана? Или университетский преподаватель математики? Или, допустим, продюсер киностудии «Чинечитта»? Казалось страшно интересно (как и в случае с ногами) заглянуть в лицо обладателю столь вызывающей проплешины, однако и он, в свою очередь, не торопился удовлетворять мое любопытство. Сидел надежно, основательно. Можно сказать, угнездился. Не привставал, не вскакивал, головой не вертел. Лишь временами левая рука брала за ножку бокал вина и подносила его ко рту. После одного-другого глотка отставляла на то же место. Наверное, в комнате шел разговор – но я его, разумеется, не слышал, как не видел ртов говорящих. Я даже не имел понятия, сколько человек находится в комнате? И здесь ли хозяйка длинных белых ног? В ботильонах она или обошлась без оных? И, наконец, кем ей приходится гость? Супругом? Или она содержанка, а он – ее папик (в итальянском варианте)? Или она проститутка, а он клиент? Или он просто коллега, зашедший к соратнице, чтобы обсудить результаты последней контрольной работы: «Не слишком ли сложные мы, глубокоуважаемая синьора Меховые Ботильоны, дали нашим питомцам темы?»

И тут мне надоело. Надоело гадать. Тем более что становилось яснее ясного, что ни на один вопрос я ответа не получу. И все мои размышления совершенно бесплодны. И я, видимо, никогда не узнаю, кто есть кто и что есть что. И разгадка нисколько не зависела от меня. А что может быть хуже бесплодных размышлений? Только, пожалуй, бессмысленные действия.

Я наконец допил свое вино и доел сыр. Все. Хватит. Дело идет к одиннадцати, и мне еще надо укладывать чемодан. Я отошел от окна и постарался выкинуть объекты наблюдения из головы. Подумал: буду ли я рассказывать в Москве о том, как провел сегодняшний вечер? И ответил себе: почему нет, да вот только кто станет слушать? Ни супруги, ни детей, любящих всякий вздор, у меня нет. Мужиков за кружкой пива тоже вряд ли заинтересуешь – не тот жанр: вот если бы я увидел, что синьора Ботильоны отдается синьору Лысыману прямо на полированном столе! Разве что мамочка станет слушать – да и то известно заранее, каким будет ее резюме: «Пора бы тебе, Егорушка, жениться».

Я положил на кровать свой чемодан, а затем стал вытаскивать из стенного шкафа костюмы, пуловеры и сваленные в кучу грязные сорочки. Однако последний взгляд в окно все-таки бросил – так мужчина, навсегда расстающийся с женщиной, оборачивается в ее сторону, когда садится в машину. Так сын, уезжающий из родного города, пытается разглядеть на перроне прощальным взором, каково же его родителям теперь оставаться одним.

Однако увиденное в чужом окне настолько противоречило всему тому, что я лицезрел до того, настолько диссонировало с мирным попиванием сухого вина или примеркой обувки, что я оторопел.

Итак, стол оказался пуст. Стул, на котором сидел лысый, теперь валялся на боку. Одинокий допитый бокал стоял на столе. А на полу, на прекрасном паркете, лежало, без признаков жизни, тело мужчины. Это был, безо всякого сомнения, тот самый Лысыман. Я узнавал его черный пиджак и лысину. Теперь его тело с головой с закрытыми глазами безвольно распростерлось. Он не подавал признаков жизни. А возле богатой лысины расплывалось на паркете красное пятно. И эта жидкость была совсем не вином. А еще секунду спустя в комнате выключили свет. Все залила чернота. Изображение пропало.

«Боже, что делать?!» Вот была первая мысль, пришедшая в голову. А потом я стал делать – механически, как робот: словно уже не раз сталкивался с подобными ситуациями.

В книжке по психологии я как-то прочел, что по реакции на стрессовую, катастрофическую ситуацию все люди делятся на три неравных типа. Первые (их около десяти процентов) начинают дергаться, суетиться, впадать в панику и совершать необдуманные поступки. Большинство же (около семидесяти пяти процентов), напротив, впадают в ступор, замирают, как богомол, прикидывающийся мертвым, или улитка, вползшая в раковину. И, наконец, третьи (их всего около пятнадцати процентов, и большинство из них, я думаю, работает в МЧС) – в экстремальных ситуациях не паникуют и не леденеют, а действуют – быстро, не раздумывая, но верно и точно.

Мне самому показалось, что я поступаю в высшей степени хладнокровно и разумно. На прикроватном телефоне я набрал номер портье (они во всех отелях на свете одинаковы – «ноль»), и по-английски попросил соединить меня с полицией. «Могу я вам чем-нибудь помочь, сэр?» – мягко подчеркнула дама-портье. «Боюсь, что нет». И она не стала тратить драгоценные минуты и переключила меня на полицейское управление. Там ответили тоже незамедлительно, и когда я сказал, что хочу заявить о совершающемся преступлении, но говорю только по-английски, мне по-итальянски посоветовали оставаться на линии. Тут случилась заминка, гудки длились минуты две, а я, по ходу, не отрывал взгляда от окон квартиры в третьем этаже. Свет в комнате, где я увидел распростертого на паркете мужчину, оставался погашенным. Ничего не было видно и в двух оставшихся окнах – за исключением того, что в «примерочную» комнату падал отсвет из какого-то другого, четвертого, помещения. А один раз на долю секунды мелькнула чья-то тень: кого, я не успел заметить.

Наконец меня соединили с англоговорящим полицейским, и я стал излагать ему обстоятельства происходившего: «Живу в гостинице, бла-бла-бла, вижу дом напротив… Окна третьего этажа, лежащий мужчина, кровь на паркете, труп…» Собеседник слушал внимательно, а из меня, очевидно под влиянием стресса, стали сами собой выскакивать английские слова, которые я в последний раз употреблял лет десять назад на курсах эдвансд инглиша: тело, подозреваемый, преступник, рана, скорая помощь. После того как я изложил итальянскому карабинеру, или как он там назывался, всю ситуацию, дело застопорилось, потому что мой конфидент принялся задавать мне уточняющие вопросы. Я не слишком понимал его акцент и зачем он тратит время на меня, как будто играет роль: на какой срок я прибыл в Италию, в каком городе въезжал на территорию Евросоюза и долго ли собираюсь здесь оставаться. И я занервничал. И после новых уточнений: «Вы употребляли сегодня наркотикосодержащие препараты или алкоголь, сэр? А в каком количестве, сэр?» – я вспылил. (То есть перестал подпадать под хладнокровные и здраво действующие пятнадцать процентов.) «Какого черта, – именно такими словами возопил я, – вы тратите время на эту фигню, сэр?! Ведь сейчас совершается преступление?!» – «Не волнуйтесь, – был мне ответ, – мы уже заняты проверкой вашего сигнала».