Иллирия (СИ) - Заболотская Мария - Страница 40

Следующие пару дней я, запретив себе размышлять о будущем и беспокоиться о настоящем, провела в комнате господина Ремо, заняв его прекрасную кровать. Чтобы восстановиться после болезни мне требовалось много сил, да и настойки, которыми меня щедро потчевали, вызывали сонливость, так что почти все время я спала. Иногда мне снились кошмары, в которых вновь и вновь приходилось переживать недавние страхи: то Гако Эттани душил меня поясом, то Ремо топил в ледяной воде, и каждый раз я просыпалась, надсадно кашляя и задыхаясь. С тоской я думала, что, скорее всего, мне никогда не избавиться от этих воспоминаний, и всю оставшуюся жизнь, как бы она не сложилась, мне предстоит каждую ночь кричать от страха.

После одного из таких пробуждений я увидела, что господин Альмасио сидит у изголовья кровати, держа в руках какие-то бумаги. Приглядевшись, я поняла, что он изучал мои рисунки, ожидая, когда я проснусь. Отчего-то мне стало вовсе не по себе, словно Ремо теперь пробрался и в мои добрые воспоминания о жизни в Венте, когда я еще представить не могла, что за беды меня ждут впереди. Любая мысль о господине Альмасио, даже самая мимолетная, заставляла меня вновь и вновь ощущать боль от побоев, вкус крови во рту, парализующий страх, испытанный мной во время нашего разговора у моря. Теперь все это проникло и в мое прошлое, ранее защищенное от липкой темной безысходности, что оплела мое настоящее, точно плесень.

- Ты не слишком искусна в рисовании, - сказал он, - но видно, что тебе оно доставляет удовольствие. Попадаются довольно удачные наброски, хотя я в который раз убедился, что отпечаток женской натуры заметен на всем, чем женщинам взбредет заняться от безделья. Там, где мужчина обошелся бы парой штрихов, вы непременно тратите множество усилий на незначительные детали, напрочь забывая о композиции в целом.

Я не нашлась, что ответить на его замечание, так как и сама считала, что рисую весьма посредственно, поэтому грубовато спросила:

- А вы увлекаетесь рисованием?

- Когда-то, в юности я подавал надежды, но карьера художника вряд ли подходила мне, - ответил Ремо так непринужденно, точно не он несколько раз обещал меня убить. - Я был единственным сыном в семье и всегда знал, что мне предстоит приложить все усилия для того, чтобы вернуть подобающее положение моему роду. Раз уж мои предшественники смогли на протяжении доброй сотни лет не склониться перед Брана, в ту пору вступившими в полную силу, то мне, живущему во время заката этого проклятого рода нельзя упускать свой шанс.

Заметив, что я собираюсь задать следующий вопрос, он сделал жест, приказывающий мне умолкнуть, и прибавил:

- Разумеется, я никогда об этом не сожалел. Ты не только глупа, но и сентиментальна, раз решила об этом спросить. Дурное сочетание, которое принесет тебе еще много огорчений, если я оставлю тебя в живых, разумеется. Но вернусь к твоим рисункам. Что за мужчина удостоился быть изображенным тобой несколько раз?

- Это мой покойный муж, Лесс, - ответила я.

- Ты была замужем? - господин Ремо не смог скрыть своего удивления. - Нет, ну каков мошенник! Я имею в виду твоего отца - он ни словом не обмолвился о твоем вдовстве. И что за человек был твой покойный муж? Я вижу, он был молод...

- Да, мы с ним были ровесниками, - ответила я, с трудом подбирая слова. - Он отличался мягкостью и добротой характера, любил чтение...

- ...Наверняка, к тому же, был благороден, честен и храбр, да еще и проявлял к тебе редкое уважение, и ты необычайно сильно любила его. Это чувствуется в каждом рисунке, - продолжил Ремо с едкой усмешкой. - Остается только задаваться вопросом, как же ты смогла польститься после этого на Вико Брана?.. Часто ли ты задумывалась над тем, что Вико чувствует сейчас, зная, что ты в моих руках, и ничего при этом не предпринимая? О, если бы он видел, как умилительно ты сейчас лежишь на мягчайших подушках, то его поведение можно было бы понять. Но он-то думает, что ты сейчас либо мертва, либо кричишь от боли, пока я ломаю очередной твой маленький пальчик, и все равно бездействует. Насколько я знаю, в Мальтеране все так же каждую ночь устраивают пирушки, несмотря на гнев Рагирро Брана, чующего, что скоро придется клыками и когтями вцепиться в ускользающую власть. Но Вико до этого нет дела, как и до твоей судьбы. Что за дрянное отродье! Отступиться от женщины, вверившей ему и свою честь, и жизнь! Другой бы предпочел погибнуть, но бороться до конца... И ради этого существа ты предала меня, Годэ. Неужто настолько слепа твоя любовь?

Что-то в голосе Ремо заставило меня бросить взгляд на него, и, - странное дело - господин Альмасио запнулся.

- А вы бы хотели, чтобы так полюбили вас? - пришел мой черед недобро улыбнуться.

Конечно же, ответа я не дождалась. Ремо резким движением сложил все рисунки и, словно не услышав мой вопрос, произнес:

- Впрочем, как я уже говорил, рисунки твои никакой ценности не представляют, поэтому запоздало соглашусь с твоим батюшкой - сжечь, да поскорее.

Мой взгляд метнулся к камину, где еще потрескивало пламя, и Ремо, заметив это, вкрадчиво спросил:

- Или, быть может, тебе жаль свои каракули? Может, хотя бы из-за них ты поумеришь свою гордость и решишься меня о чем-то попросить?

- Подите к черту, господин Альмасио, - устало сказала я, и отвернулась. Я допускала, что взбешенный Ремо сейчас схватит меня за волосы, вытащит из постели и ткнет лицом в раскаленные угли, но этого не случилось. Он всего лишь насмешливо фыркнул и бросил рисунки в огонь, как и обещал.

- У меня в ближайшее время не будет возможности уделять тебе внимание, так что воспользуйся этим удачным стечением обстоятельств, разумно не напоминая о себе никакими выходками, - сказал он на прощание.

В самом деле, два или три дня ко мне в комнату наведывались только служанки. Окрепнув, я уже не спала целыми днями, занятий же помимо сна у меня оставалось немного. Большую часть времени я проводила у окна, откуда открывался прекрасный вид на сад перед домом, невольно вызывающий восхищение даже в столь непривлекательную пору года. У меня появилось много времени на раздумья, и это оказалось еще более сложным испытанием, чем собирание камней. Отчаяние изнуряло меня сильнее, чем жар, но деться от собственных мыслей было некуда. В комнате не нашлось ни книги, ни бумаги, ни, конечно же, принадлежностей для вышивания.

Уже несколько раз мне приходила в голову шальная мысль, что стоит выждать, когда господин Ремо уедет из дому - а мне было хорошо видно из окна аллею, ведущую к главным воротам - и прогуляться по дому, постаравшись не попадаться на глаза исполнительным и верным слугам. От скуки люди решаются на глупейшие затеи, вот и я, в конце концов, увидав, как отъезжает от дома экипаж господина Ремо, выскользнула из комнаты и отправилась бродить по коридорам.

Дом Альмасио был огромен и содержался в идеальном порядке, несмотря на отсутствие хозяйки. Служанки постоянно что-то протирали, мыли и драили, и я поежилась, вспомнив, как сама недавно скоблила пол. Тогда у меня не получалось поднять голову и осмотреться, а сейчас я, наконец, заметила, что стены галерей увешаны многочисленными портретами разных лет. Наверняка все они принадлежали кисти самых искусных художников своего времени, потому как я, временно позабыв о бедственности своего положения, испытывала неподдельное восхищение от тонкости, с которой была выписана каждая деталь картин. Разглядывая благородные лица предков Ремо Альмасио, я, увлекшись, не заметила, как вышла к гостиной. Гостиную украшали три больших портрета, на каждом из которых была изображена женщина в очень богатом одеянии. Я поняла, что вижу перед собой покойных жен Ремо. Одна из них была светловолосой, и, по-видимому, приходилась матерью его сыновьям, а две другие, хоть и не отличались столь выдающейся красотой, как первая, но все же производили приятное впечатление. В выражении их глаз читались ум и воля, и я вспомнила, как Вико говорил, что Ремо отдает предпочтение женщинам определенного рода.