Преступление в Голландии - Сименон Жорж - Страница 18

Ани подошла к сестре, обращаясь с ней как с больным или теряющим силы человеком. Но г-жа Попинга повернулась к Мегрэ, сделала навстречу ему два шага.

— Я никогда не думала… — прошептала она. — Никогда!

Я жила… Я… И когда он умер, я…

По тому, как она дышала, Мегрэ понял, что у нее больное сердце, и мгновение спустя его предположения подтвердились: она долго стояла неподвижно, положив руку на грудь.

Тишину нарушили шаги: фермер с лихорадочным, жестким взглядом подошел к столу и с нервозностью вора, который боится быть застигнутым на месте преступления, взял письма дочери.

Г-жа Попинга промолчала. Мегрэ тоже.

Но фермер не уходил. Он заговорил, не обращаясь, собственно, ни к кому. Слово Franzose резануло ухо Мегрэ, ему показалось, что он понимает голландский язык, как, без сомнения, Ливенс в этот день понимал французский.

Мегрэ составил фразу примерно такого содержания:

— Вы считаете, надо все рассказывать французу?

Он уронил шапку, поднял ее, поклонился Ани, мимо которой проходил, но только ей одной, проворчал что-то неразборчивое и вышел. Служанка уже закончила мыть пол, потому что дверь сначала открылась, потом закрылась — и все стихло.

Несмотря на присутствие девушки, Мегрэ продолжал расспрашивать г-жу Попинга и делал это с мягкостью, на которую, казалось, был не способен:

— Вы показывали письма своей сестре?

— Нет! Но когда этот человек…

— Где они лежали?

— В ящике ночного столика. Я никогда не открывала его. Там же был и револьвер.

Ани что-то сказала по-голландски, и г-жа Попинга машинально перевела:

— Сестра говорит, что мне надо лечь — вот уже три ночи, как я не сплю… Он бы не ушел. Наверное, однажды был неосторожен. Он любил смеяться, шутить… Я вспомнила кое-какие мелочи. Бетье всегда приносила фрукты и пирожные, которые делала сама. Я думала, это мне. Потом она приглашала нас играть в теннис, и всегда, когда знала, что я занята. Но я не хотела видеть дурного. Я была рада, что Конрад хоть чуть-чуть отдыхает. Он много работал и скучал в Делфзейле. В прошлом году она ездила с нами в Париж.

Именно я настояла на этом.

Она говорила просто, с усталостью, в которой проскальзывала горечь.

— Он не хотел ехать, но боялся огорчить меня. Такой уж у него был характер. Он получал выговоры, потому что ставил на экзаменах слишком хорошие отметки. Мой отец не любил его за это.

Она аккуратно поправила безделушку, и ее выверенный хозяйский жест шел вразрез с общим настроением.

— Скорее бы все кончилось. Ведь его даже не хотят хоронить, понимаете?.. Я больше ничего не знаю. Пусть мне его отдадут! Бог накажет виновного.

Она оживилась и продолжала твердым голосом:

— Да! Так я и думала! Именно так! То, что случилось, — дело Бога и убийцы. И нам ли знать?..

Она вздрогнула, потрясенная внезапной мыслью. Указав на дверь, быстро сказала:

— Может быть, он убьет и ее! Он способен. Ужасно!

Ани нетерпеливо смотрела на сестру. Считая все эти рассуждения ненужными, она спокойно спросила:

— Что вы думаете теперь, господин комиссар?

— Ничего.

Она не настаивала, но лицо ее выразило недовольство.

— Я ничего не думаю. Прежде всего, есть фуражка Остинга, — продолжал Мегрэ. — Вы знаете теории Жана Дюкло, читали работы Гроса, о которых он вам говорил. Принцип: не позволять уводить себя от истины соображениям психологического характера. До конца следовать умозаключениям, исходящим из вещественных доказательств.

Трудно было сказать, шутит он или говорит серьезно.

— Есть фуражка, окурок сигары. Кто-то их принес или подбросил в дом.

Г-жа Попинга вздохнула:

— Не могу поверить, что Остинг…

И вдруг, подняв голову.

— Я начинаю припоминать.

Она замолчала, испугавшись своих слов.

— Продолжайте.

— Да так, пустяки.

— Прошу вас.

— Когда Конрад отправлялся ловить морских собак на отмели Воркюма…

— И что же?

— Бетье была с ними. Она тоже ловит. Здесь, в Голландии, девушки весьма свободны.

— Они уходили с ночевкой?

— Да, иногда на ночь, иногда на две.

Схватившись за голову двумя руками, она простонала:

— Нет! Не хочу больше думать. Все так ужасно! Ужасно!

В голосе ее слышались рыдания. Они рождались, они должны были вырваться. Ани положила руки сестре на плечи и мягко подтолкнула ее в соседнюю комнату.