Покойный господин Галле - Сименон Жорж - Страница 7

– Отец умер через год после моего замужества. Когда мы поженились, у Эмиля было тридцать тысяч франков.

– А его семья?

– Я никого из них не знала. Он избегал говорить о семье. Мне известно только, что у него было тяжелое детство и что много лет он служил в Индокитае…

На губах сына промелькнула презрительная усмешка.

– Я не случайно задаю вам эти вопросы, сударыня: недавно я выяснил, что вот уже восемнадцать лет ваш муж не служит в фирме «Ньель».

Она неотрывно смотрела на комиссара; Анри живо запротестовал:

– Но, сударь…

– Эти сведения исходят от самого господина Ньеля.

– Может быть, лучше… – начал молодой человек, приближаясь к Мегрэ.

– Нет, Анри! Я хочу доказать, что это ложь, чудовищный обман. Идемте, комиссар. Да, да, следуйте за мной.

И впервые выказав нервозность, она двинулась по коридору, налетев по дороге на рулон черной ткани, которую скатывали обойщики. Комиссар поднялся вслед за нею на второй этаж; она провела его через спальню с мебелью полированного дерева, где на вешалке до сих пор висела соломенная шляпа Эмиля Галле и его костюм из тика – наверное, в них он ходил на рыбалку.

За этой комнатой находилась еще одна, поменьше, служившая рабочим кабинетом.

– Взгляните, вот образцы. Вот, например, ужасно безвкусные столовые приборы. Как видите, они совсем не восемнадцатилетней давности. Вы согласны? Вот тетрадь заказов, где муж ежемесячно производил расчеты. Вот письма на бланках фирмы «Ньель», которые он регулярно получал…

Мегрэ почти не смотрел. Он не сомневался, что ему еще придется вернуться в эту комнату, и хотел проникнуться ее атмосферой.

Он постарался представить себе Эмиля Галле, сидящего перед письменным столом во вращающемся кресле. На столе стояла чернильница из белого металла, хрустальный шар вместо пресс-папье.

Из окна открывался вид на главную аллею и красную крышу соседней пустующей виллы.

Письма, отпечатанные на бланках фирмы «Ньель», были примерно одного содержания:

«Уважаемый Господин Галле! Мы получили ваше письмо от 15-го сего месяца, а также список заказов на январь.

Ждем вас, как обычно, в конце месяца для окончательных расчетов и для передачи необходимых инструкций по поводу расширения вашей деятельности. С сердечным приветом.

Подпись: Жан Ньель».

Мегрэ взял несколько писем и положил к себе в портфель.

– Ну, что вы теперь скажете? – с вызовом спросила г-жа Галле.

– А это что такое?

– Ничего особенного. Мой муж любил мастерить. Это старые часы, он их разбирал. В сарае свалена куча приспособлений, которые он сам изобрел, много рыболовных снастей. Каждый месяц он неделю проводил дома, а работал, что-то писал всего час или два, по утрам.

Мегрэ один за другим выдвигал ящики стола. В одном он увидел пухлую розовую папку с надписью «Солнце».

– Это бумаги моего отца, – пояснила г-жа Галле. – Не знаю, зачем мы их сохранили. В этом шкафу – полная подшивка газеты до последнего номера. Ради этого отец продал даже свои облигации.

– Вы позволите взять мне с собой эту папку?

Она повернулась к двери, как будто хотела посоветоваться с сыном, но Анри остался внизу.

– Что вы из нее узнаете? Это своего рода реликвия.

Впрочем, если вы считаете… Но скажите, комиссар, может ли быть, что господин Ньель не подтвердил?.. То же самое с открытками. Вчера пришла еще одна. Это почерк мужа, я уверена в этом. Отправлена, как и первая, из Руана.

«Все в порядке. Возвращаюсь в четверг вечером».

В голосе ее снова прозвучали какие-то человеческие нотки. Правда, едва уловимые.

«С нетерпением жду этого дня. Четверг уже завтра».

Внезапно она зарыдала, но рыдания тут же прекратились. Два-три всхлипа. Она поднесла ко рту платок, отделанный черной каймой, и глухо попросила:

– Уйдемте отсюда…

Снова пришлось проходить через спальню, обставленную хоть и дорогой, но безвкусной мебелью: зеркальный шкаф, две тумбочки, ковер «под персидский».

Внизу в коридоре Анри невидящим взором смотрел, как обойщики вкатывают рулон на грузовичок. Он даже не обернулся, когда г-жа Галле и Мегрэ стали спускаться по скрипящим ступеням натертой до блеска лестницы.

В доме царил беспорядок. В столовую, откуда двое рабочих в робах вытаскивали пианино, вошла горничная с литровой бутылью красного вина и двумя стаканами.

– Это не помешает, – одобрил один из них.

У Мегрэ вдруг создалось странное ощущение – он ни разу еще не испытывал ничего подобного, и это сбивало его с толку. Ему показалось, что истина скрыта где-то здесь, рядом. Все, что происходило, имело определенное значение.

Но нужно было взглянуть на все это в ином ракурсе. Он понимал, что взор ему застилает пелена тумана, мешающая увидеть события в подлинном свете. Эту атмосферу создавали одновременно мать и сын – женщина, боровшаяся со своими чувствами, и молодой человек с продолговатым непроницаемым лицом. Пелена тумана исходила от этих снятых драпировок, от всей окружающей обстановки, а главное, ее порождала неловкость, которую испытывал сам Мегрэ, понимая неуместность своего присутствия.

Ему было стыдно, что он уносит с собой, как вор, розовую папку, хотя, по правде сказать, плохо представлял, для чего она может ему понадобиться. Он предпочел бы подольше побыть один наверху, в кабинете покойного, походить по сараю, где Эмиль Галле мастерил свои усовершенствованные рыболовные снасти. Несколько минут все нерешительно топтались в коридоре. Пора было обедать, но Галле явно ждали, пока полицейский уйдет.

Из кухни доносился запах жареного лука: одна кухарка продолжала выполнять свои обязанности, не обращая внимания на сумятицу.

Теперь каждый делал вид, что внимательно следит за тем, как обойщики приводят в порядок гостиную. Один из них нашел под подносом для ликеров фотографию г-на Галле.

– Вы позволите ее взять? – обратился Мегрэ к вдове. – Она мне может понадобиться.

Он чувствовал, что Анри смотрит на него взглядом, полным презрения.

– Если нужно… У меня осталось очень мало его фотографий.

– Я непременно верну.

И все-таки он никак не мог уйти. Когда рабочие едва не уронили огромную вазу «под севр», г-жа Галле бросилась к ним:

– Осторожно! Осторожно!

В атмосфере этого унылого дома по-прежнему было слито воедино грустное и гротескное, возвышенное и мелкое, и это угнетало Мегрэ. Он представлял себе, как Эмиль Галле, которого он ни разу не видел живым, бродит здесь в слишком свободном пиджаке, молчаливый, с впалой грудью, мешками под глазами, потому что у него больная печень.

Мегрэ спрятал фотографию в розовую папку и, поколебавшись, сказал:

– Еще раз простите, сударыня. Я ухожу. Если не возражаете, пусть ваш сын немного меня проводит.

Г-жа Галле взглянула на Анри с плохо скрытой тревогой. Несмотря на свою горделивую осанку, размеренные движения, три ряда бус из черных камней, она тоже, вероятно, чувствовала – что-то происходит.

Но молодой человек невозмутимо снял с вешалки шляпу с креповой лентой.

Уход напоминал бегство. Папка была увесистой, без тесемок, и Мегрэ каждую минуту мог выронить бумаги.

– Не хотите ли завернуть ее в газету? – спросила г-жа Галле.

Мегрэ уже вышел за дверь. Служанка несла в столовую скатерть и приборы. Анри шагал рядом с Мегрэ – высокий, замкнутый, пряча глаза от собеседника.

Когда они отошли метров на триста от дома, раздался шум мотора – отъезжал грузовичок обойщиков.

Мегрэ сказал:

– Я должен выяснить у вас следующее: парижский адрес Элеоноры Бурсан, ваш адрес и адрес фирмы, где вы служите.

Комиссар достал из кармана карандаш и записал на розовой папке: «Элеонора Бурсан, улица Тюренн, 27. Банк Совринос, бульвар Бомарше, 117. Анри Галле, отель Бельвю улица де ла Рокет, 19».

– Это все? – спросил молодой человек.

– Благодарю, все.

– В таком случае, полагаю, теперь вы займетесь преступником.

Его даже не интересовало, какую реакцию вызовут его слова. Он прикоснулся к шляпе и пошел назад по главной аллее. Грузовичок обогнал Мегрэ почти у самого вокзала.