Синельников и холодильник - Лях Андрей Георгиевич - Страница 4

Бизнес у Папы такой. Многие уважаемые граждане, отправляясь на некоторое время в отдаленные места нашей необъятной Родины, где им предстоит носить довольно однообразную униформу, оставляют на Папу управление серьезными и подчас поставленными с большим размахом делами. Так же поступают и некоторые другие авторитетные люди, которые пока никуда не уезжают, но по каким-то причинам не хотят сами решать свои финансовые вопросы. Из получаемых доходов Папа платит адвокатам, прокурорам, надзирателям и так далее, а также организует моральную и материальную поддержку лицам, пребывающим далеко от дома. Круг папиных интересов не ограничивается Россией, или даже СНГ, господин Паперный регулярно бывает за границей и вполне сносно объясняется по-английски и по-немецки, каковые языки выучил самостоятельно. На собственные же деньги он единолично содержит детский дом в родных Черновцах.

– Володя, – сказала Полина, – ну как ты питаешься? Что толку в этих твоих синтетических витаминах? Сейчас осень, столько свежих овощей!

– Полина, ну когда мне возиться с разносолами? Домой приходишь ночь-полночь, если не утром, сварил пельмени и упал замертво.

– Хорошо, я сама буду готовить тебе салаты.

Я слабо застонал.

Папа назвал имя. Чхаидзе Реваз Автандилович, более известный как Абрек – это, по словам Папы («С моих слов записано верно…»), и есть наш новоявленный мастер холодильных агрегатов с пониженным содержанием фреона. Знаем, знаем. Безбашенный тип, папин конкурент и соперник, давно метит на его место, хотя какой, к черту, из этого бесноватого менеджер и бухгалтер? Паперный уж по крайней мере, человек вменяемый. Выражался он в этот раз как-то расплывчато, хотя обычно формулирует свои требования жестко и конкретно; Абрека трогать не велит, но и сам на разборку его не тащит – какая-то в державе датской гниль.

Итак, из паранормального морозильного хаоса выступила фигура… во мгле заката, в руке граната… Что сей сон предвещает? Как пить дать, какую-то безобразную сцену со скандалом и пальбой, не иначе…

Что верно, то верно, нет новых преступлений, все уже было, значит, надо идти в техническую библиотеку и смотреть – где и почему взрывались холодильники, печки, стиральные машины и пылесосы.

Да, но в библиотеке сидит Полина. А Полина… Ох, это история непростая.

Все Управление знает, что у нас в библиотеке работает дочь ныне в бозе почившего генерала Воропаева; как говорили, «того самого» Воропаева – начальника и знаменитости, одного из тех зубров, чья бурная милицейская биография уходила корнями в романтическую местность под названием Туркестан, а также в организацию с неприятным названием НКВД. Дальше, естественным образом, КГБ, потом – ФСБ, и в конце концов – ЦКБ. Но прежде чем испустить боевой дух, он, при помощи испытанных в сражениях друзей, поднял свою дочь (которая по возрасту годилась ему во внучки) до капитанского звания и пристроил на работу в Управление. Почему не в Контору – понятия не имею.

Дальше начинались уже откровенные сплетни, неизменно сопровождающие всевозможных сыновей, внуков и племянников. Мол, Полина Воропаева зануда и стерва каких свет не видывал, всех затерроризировала, у нее ни друзей, ни подруг, непомерное самомнение, и вообще, не человек, а бревно, сделанное из ядовитого дерева анчар; а уж про ее собаку рассказывали такое, что уж и вовсе ни в какие ворота.

А потом я ее увидел. И это, я вам доложу, было зрелище. За офисным столом фирмы «Олденгленд» сидела сказочная русская красавица самого грозного вида. Ей бы только кокошник… да нет, не кокошник, а старинный граненый шлем со стальной стрелой над переносицей. Была ведь в незапамятные времена какая-то Василиса Микулишна, которая громила врагов мечом и шестопером – черт знает, что это такое.

Как бы получше объяснить. Полина не толстая, не чудовищно здоровенная, хотя, что говорить, девушка рослая и широкая в кости – но дело не в этом. Дело в том, что в ней ощущается и отчетливо от нее исходит некая древняя богатырская сила, былинная мощь, словно память о временах Добрыни Никитича и князя Владимира. Дикая энергия, как выразились бы некоторые мои знакомые. Также вспоминаются динозавры.

Вот такое чудо. Серые глаза с поволокой, нос – иконописно-прямой, русые волосы собраны в хвост, которому быть бы косой до пят и толщиной в руку, если не в ногу обычного человека, ледяной тон и капитанские погоны, которые по звездности немногим уступают Большой Медведице. Да-с, ледяной тон и сверхчеловеческое презрение. Сам не знаю почему, но все это меня настроило на самый жизнерадостный лад, и с места в карьер я начал строить рожи и сыпать самыми идиотскими комплиментами, какие только приходили в голову. В каждый свой приход я останавливался на каком-то одном фрагменте – то мне особенно нравилось левое ухо, то правое, то шея, то цвет волос, то ресницы, и так далее. Не заходя, естественно, за известные границы, я исторгал потоки всевозможной ахинеи; когда объекты кончались, я переключался на себя и расписывал собственные страдания и восторги. Все это, разумеется, было неприкрытым глумлением, поскольку я и не думал таить веселья, и ответом мне всегда был каменный взгляд – или металлический – как у Минина и Пожарского или, скажем, Рабочего и Колхозницы.

Естественно, такие хиханьки да хаханьки могли кончиться для меня скандалом и взбучкой, но вот что странно и многозначительно: я был твердо уверен, что ничего мне за все это скоморошество не будет, что-то в ее непроницаемом лице говорило об этом, какая-то беззащитность меж бровей… Где было мое чувство опасности? Да, крепок задним умом русский человек.

Эта ситуация тянулась и тянулась, перейдя в форму традиционной дурацкой игры, но с какого-то момента начались перемены. Во время моих словоизлияний Василиса Микулишна, хотя по-прежнему и смотрела сквозь меня и вбок, но стала подозрительно сопеть. Но и это меня, самонадеянного болвана, не насторожило!

Как часто самым удивительным чудом бывает собственная глупость.

Дело было зимой, а летом повезли нас на природу, в какой-то пансионат, на семинар МЧС, где нам рассказывали о террористах, плотинах и электростанциях. Подробностей не помню, а помню пьянку и шашлыки. Там же оказалась и Полина. Я увидел ее со спины, и узнал не то что с первого взгляда, а с первой четверти взгляда. Была на ней белая футболка, дававшая представление об этой спине в натуральную величину, и я тут же загрустил. Было ясно, что никакие тренажерные залы и тренировки не дадут мне такой спины; чем-то могучим, первобытным веяло от этой монументальности, и дальше мне почему-то вспомнился давно забытый стишок:

Да, как говорит Старик, Володя, бесконтрольные ассоциации тебя погубят.

Тут она повернулась ко мне лицом. Серые глаза очутились совсем близко, я мог разглядеть каждую ресничку, и Полина снизошла до улыбки. Я тоже изобразил идиотически-приветственную мину и по хорошему мужскому обычаю от глаз скользнул взглядом ниже.

Боже мой.

Наряд ее, несмотря на все соблюдение приличий, спереди был не менее легкомысленным, чем сзади, и задним числом я понял, что форменный китель – идеальная маскировка не только для пистолетов и магнитофонов. Пара Царь-пушек уставилась на меня во всем грозном величии. Царь-пушка – это орудие, стреляющее громадными ядрами, предназначенными проламывать крепостные стены. Я и почувствовал себя проломленной крепостной стеной. Дыхание у меня сперло, и я засопел не хуже, чем Полина. В ее улыбке проступило некоторое смущение, и красавица меня покинула, она командовала каким-то импровизированным бегом в мешках, молодецки поглядывая из-под козырька камуфляжной кепки и не выпуская изо рта никелированный свисток. Выглядела она при этом совершенно на своем месте. Смутное, тоскливое чувство пришло вдруг ко мне – будто я по незнакомой дороге заехал черт знает куда.