Синельников и холодильник - Лях Андрей Георгиевич - Страница 2

Он неожиданно легко поднялся, шагнул к стене, открыл нож и выковырнул гнутый, с приросшим обломком шпаклевки, саморез.

– Из двери эту железяку вырвало, из короба, голенастый палец Митрича указал за наши спины. – Вон откуда прилетела. Соображаете? Здесь силища была – ого-го. Но нет такой бомбы в природе. И быть не может.

– Как это – взрыв был, а бомбы нет? – не удержался я. Митрич хмуро покосился на меня – это мол, что еще за мелюзга.

– Будь это нормальная вакуумная бомба, сейчас тут было бы все черно от сажи. Все до кирпича прогорело бы – чтобы шуруп-то из стены вырвать. И окно засосало. А ты хоть одну опалинку здесь видишь? Да что здесь – полдома бы черным стояло. А в гостиной стакана с места не сдвинуто. Это раз. Два: бомба – это машина. Большая. Железная. Где она? Где днище трехдюймовое? Где хоть что? Нету. И не ищите. Словом…

Тут Митрич поднялся.

– …звоните куда следует и поезжайте домой. – Он снова поднял палец. – Ваш парень отменил законы физики. Не вам такого ловить. Но ежели вдруг поймаете – обязательно приведите ко мне. Очень мне хочется с ним поговорить.

И ушел. Я даже позавидовал. Свободный человек.

Старик достал сигареты, лязгнул своей древней облезлой зажигалкой.

– Значит, гений тут у нас, вот оно что, – произнес он задумчиво. – Знаешь, Володь, а пойдем-ка мы с тобой поедим. Меня ведь с дежурства сорвали. Через час его жена с дачи приедет, а вести с ней разговоры на голодный желудок что-то не хочется.

В гостиной, раскрыв ноутбук, над записной книжкой Гурского колдовал Игорек, он же капитан Ивлев, наша научная надежда и опора. Еще совсем недавно он казался в отделе человеком случайным и временным. Однажды Старик сказал:

– Нам нужен интеллектуал.

– Зачем? – помнится, удивился я.

– У всех есть, значит, и нам придется заводить, несколько туманно пояснил Старик. – Не хочу, чтобы над нами потешались, что, мол, за подразделение, пара горлохватов, старый и молодой. Хватит мотаться за Интернетом на четвертый этаж и консультироваться у девочек. Пусть будет свой специалист.

Так в отделе появился Игорек – юноша не совсем от мира сего, сын своей мамы, в достатке снабжавшей его бутербродами – в том числе и с осетриной – на все случаи жизни. Он закончил физтех, потом еще что-то, и неисповедимыми путями попал к нам; на раскрытие преступлений смотрел как на научную головоломку и искал алгоритм, к тому же еще умудрялся учиться в юридическом на вечернем, что при нашем режиме уже чудо. Что ж, нормальных людей в фирме не держат. Врач, учитель, сыщик – это не профессия, это диагноз. Главное не то, что ты псих, главное – держаться своей палаты.

То, что Игорек из нашей палаты, я понял, как ни странно, во время одного отмечания – кстати, у меня дома. Когда под столом стало больше бутылок, чем на столе, Старик потверже уселся на стуле, закурил и сказал:

– Включаю тут как-то телевизор. Вижу надпись – «линейный продюсер». Почему он такой линейный? И по какой линии?

Игорек, в борьбе с центром тяжести упершийся локтями в стол, решил, что это вопрос к нему, как к научному консультанту.

– Линейными бывают мыши и крысы, шеф. Это потомство одной пары… скажем, мыши, выведенные специально для определенных экспериментов… ну, для опытов по иммунологии нужны мыши с одними свойствами, а для онкологии – с другими…

Тут он попытался подпереть голову, но промахнулся подбородком мимо руки.

– Но вот что странно – неужели продюсеры размножаются с такой скоростью, что за время перестройки их успели вывести целую линию? Они чертовски дорого стоят… Может, их клонируют?

– Это тоже дорого, – после минутного раздумья ответил я.

– Все проще, ребята, – отозвался Старик. – Их привезли из-за границы.

– Кто привез?

– Как кто? Олигарх. За бешеные деньги. Теперь он их тут разводит. С целью незаконной наживы…

В ту пору в отделе работало двенадцать человек. Где они теперь? Алик Румянцев и Гоша Слуцкий в Чечне, по контракту. Серега Бессарабов ушел в какую-то фирму по спецтехнике. Остальные… Бог весть. Сокращения, семья, дети, деньги и еще раз деньги. Кто-то спился, кто-то уехал в Краснодар. Подставлять шкуру под пули за ментовскую зарплату желающих немного. Если вы еще не поняли, то мы трое – Старик, Игорек и я – это на сегодня и есть отдел. Такие дела. Нам, правда, обещают… давно обещают. А пока – легендарный волкодав, чудаковатый майор и интеллектуальный капитан. Вот тебе и железная рука закона.

– Игорь, мы идем есть, ты как? – спросил Старик.

– Я из дома, – откликнулся Игорек, не отрываясь от монитора. – Идите, идите. Тут кое-что интересное.

Всегда у него что-то интересное. Ладно. Через дорогу нашлась какая-то пельменная, мы набрали кто чего, цены не то что в центре, и я по всегдашней странной ассоциации вспомнил ту сосисочную в Лужниках, где Старик впервые заговорил со мной всерьез. Тогда, тоже, кстати, осенью, в одном живописном лужниковском подвале, когда чертоломы из доблестного СОБРа пошли, по милому обыкновению, не в ту сторону, и мы с квадратным человеком по имени Саня Буек основательно поменяли друг другу конфигурацию как фаса, так и профиля, и совсем уже собрались дырявить и то и другое, как вдруг на плечи Сане прямо с потолка спрыгнул Старик. И встал обеими ногами, едва не отдавив уши. Саня Буек настолько удивился, что только запрокинул голову и спросил:

– А?

Но Старик ничего отвечать не стал, а выпустил ему в башку две обоймы из своих любимых ТТ – есть у него странное патриотическое пристрастие к этой одноразовой рухляди. Пули пробуравили Саню насквозь, пройдя вдоль позвоночника, и последняя, как уверяли подоспевшие, наконец, собровцы, насмерть придавила в подполе мышь, вконец ошалевшую от этого переполоха.

Закончив свой акробатический этюд, Старик подобрал меня с пола и повел в сосисочную на предмет выяснения отношений.

Разговаривает Старик довольно своеобразно. За долгие годы общения с артистически темпераментными персонажами, имеющими за душой, в среднем пять классов образования, он наработал особый стиль речи – лаконичный, во многом даже афористичный, с формулировками и определениями, упрощенными до предельной доступности, и главное с убедительностью почти гипнотической, полной неколебимой меры и собственную правоту. Опять же, из соображений доходчивости, Старик каждое слово выговаривал с мхатовской отчетливостью, а если учесть, что его шероховатый баритон не имеет ни малейшего предела громкости, и даже самый громовой рык сохраняет еще неисчерпаемый резерв мощности, то можно понять, что его личность неотразимо действовала на истеричные уголовные натуры.

Увы, как и всякий жаргон, такая манера общения становится со временем совершенно неискоренимой. Правда, на нас, как на скокарей и медвежатников, Глебыч никогда не орал, но менторский тон отца-командира, толкующего зеленым несмышленышам прописные истины, доставал весь отдел всегда и везде; страсть к поучениям росла в Старике год от года.

– Я хочу, чтобы ты остался в отделе, – сказал он, уставившись колючими бледно-голубыми глазами в мою переломанную физиономию. – И потому тебе надо уяснить некоторые вещи.

Тут он вывалил на сосиску чудовищное количество горчицы совершенно неприличного цвета. Я смотрел туманным взглядом, в голове у меня аукало и откликалось.

– Есть вера, есть религия и есть церковь. Это три отдельные, никак не связанные между собой вещи. В нашем деле есть справедливость, законность и начальство. Это три окружности, которые образуют – и то не всегда – очень узкий сектор пересечения. Вот в этом секторе мы и должны действовать. По возможности.

– А кто главнее из этих трех? – пробормотал я.

– Все главнее, – строго ответил Старик. – Начнешь исходить из чистой справедливости – сам станешь преступником. Соблюдешь голую законность – люди тебя проклянут. Будешь слушать одно начальство – погубишь душу.

Он так и сказал – «погубишь душу». Я потом пересказал этот разговор Игорьку.

– Это не окружности, друг мой, это сферы, – ответил наш интеллектуал. Поэтому фигура их пересечения еще сложнее. Гораздо, гораздо сложнее, старина.