В тылу врага - Дидык Прасковья Герасимовна - Страница 6

Разведчица решила дождаться их, порасспросить. Правда, небезопасно это. Ну, да сейчас война, народ сдвинулся с места. Кого не встретишь в дороге?

Мариана умышленно нагнулась, будто собиралась поднять мешок с глиной, и услышала за спиной:

– Подожди, пособим, – заговорила одна из женщин. Она помогла взвалить мешок на спину. – Что так рано за хозяйство принялась?

– А откуда ты, девонька? Вроде не из наших будешь, – вступила в разговор другая. Она бросила лопату в яму и присела на корточки.

– Хиба ж зараз людина знае соби мисце? – заговорила Мариана по-украински, стараясь придать своей речи мягкий полтавский акцент. – Эвакуирована я…

– Так ты что с этими эвакуировалась? – прервала ее сидящая в яме.

По тому, с какой ненавистью она произнесла слово “этими”, легко было догадаться: она имеет в виду немцев.

Мариане хотелось броситься в объятия этих незнакомых, но близких ей, чистых душой советских женщин. Однако разведчица не имела права рисковать. Требовалось хорошо проверить – кто как относится к “новому порядку” прежде, чем довериться хотя бы в самой малости. Повернувшись спиной, чтобы женщины не разглядели ее лица, Мариана бросила коротко, но многозначительно:

– Да. Эвакуировалась.

– Хм! Вот как! Вакуировалась? – передразнила женщина.

– Нашла себе друзей, дуреха, – в тон ей сказала вторая. – Да только в нашем селе они не дюже держатся. Слышь! Не дюже…

Женщины презрительно отвернулись, и Мариана услышала громкое “тьфу”. Было ясно, что “дуреха” – это она, Мариана. Но именно это ее обрадовало больше чем если бы эти женщины – первые, кого встретила Мариана на оккупированной врагом территории, сказали ей что-нибудь льстивое, приятное. Сразу стало легче Люди не сломлены духом. Они ненавидят врагов и их прислужников. Они ее, Марианины, друзья.

А ей сейчас, как никогда, нужны свои люди. Кто ей знает, что еще может выкинуть дядя Петя. Мариана решила остановиться пока здесь.

Она вошла в село. По развалинам гулял ветер, поднимал смрад пожарищ и едкую пыль. Многие хаты зияли провалами выбитых окон и дверей. Нигде ни поросенка, ни птицы домашней, чем были так богаты украинские села до войны. Все говорило о том, что здесь прошли гитлеровцы.

Девушка вздохнула, передвинула мешок с одной плеча на другое и пошла дальше. Минула хату, другую Незаметно приглядывалась, стараясь разобраться, есть ли где немцы и много ли их.

Вот на дороге стоит машина. Возле нее возится солдат.

“Фриц”, – мелькнула догадка. Сердце заколотилось Это первый гитлеровец, которого Мариана видит здесь. Там, на фронте, она издали наблюдала их, когда ходила в разведку. Видела пленных, но все они выглядели иначе, чем вот этот молодой невысокого роста немец, в коротенькой куртке, опоясанный широким ремнем, в сапогах с короткими голенищами. Он по-хозяйски копается в моторе и напевает.

– Точно у себя дома, сволочь! Погоди, бисова душа скоро запоешь по-другому, волком выть будешь… – думала Мариана, проходя мимо него.

…Проволока тянется по земле. На заборах, воротах, на стенах домов мелом и краской выведены цифры, знаки. Все это о чем-то говорит разведчице. Еще в школе она наизусть выучила значение всех этих значков, цифр Глаз отмечает марки автомобилей, даже след шин.

Так прочитала Мариана первую страничку из жизни оккупированного села.

У третьей хаты она остановилась. Хотела было зайти, но двор показался слишком чистым, и девушка прошла дальше. Еще несколько хат осталось позади. Около полуразрушенной хибарки, еле видневшейся из-за бурьяна, одиноко возилась у глиняной печки старуха. Мариана шагала уверенно. На груди под вышитой рубашкой у нее хранились в узелке “документы”: справка с печатью. Среди немецких букв пауком проступала черная свастика; несколько марок и пожелтевшая фотография пожилой женщины с крестиком на груди. Эту женщину Мариана для всех называла матерью…

В документе значилось, что Диденко Мариана Григорьевна, украинка, 1923 года рождения, жительница села Россоши, Россошанского района, Воронежской области, проживает в городе Харькове.

Бумага была выдана немецкой комендатурой города Харькова, и сам комендант никогда б не догадался, что не его подпись стоит на справке. Мариана была уверена в своих документах. Но у разведчиков есть закон: “Старайся, чтобы тебя меньше проверяли”. И она стремилась свято соблюдать это правило.

Несколько секунд Мариана наблюдала за движениями женщины, потом подошла ближе.

– Добрый день, бабуся. Чи не даете трохи воды?

Женщина медленно повернулась всем своим сгорбленным телом, и в лицо Марианы глянули ее глаза, полные глубокой скорби.

Она приблизилась к Мариане и, приложила ко лбу ладонь ребром, спросила:

– Ты чья будешь, дочка?

– Сиротка я. Дядю своего разыскиваю. Один он у меня остался и того потеряла. Сил нет больше искать его. Думаю, на время наняться куда-нибудь на работу, – поспешила представиться девушка. – Изголодалась я…

– Ох, правда твоя, донько. Сколько народу нынче осиротело – страшно подумать, – сказала старуха, припоминая что-то. Спохватившись, она добавила:

– Чего же мы стоимо? Ци ж окаянные, – старуха кивнула куда-то в сторону головой, – с самого ранку шныряют по дворам. Все молодых ищут, отправляют, их, как, прости господи, скот в свою проклятую Неметчину, все им мало, чтоб им повылазило… Да ты заходь до хаты, – пригласила старуха, вытирая глаза фартуком.

В хате она выпрямилась и теперь выглядела далеко не старой… Голос, взгляд, движения доказывали, что она значительно моложе, чем кажется. Видно, какое-то горе до срока состарило ее.

– Вы одни живете, бабуся? – осмелилась спросить Мариана, оглядывая неподметенный пол хаты.

– Теперь одна. Тяжко обидели разбойники окаянные и меня, старуху, осиротили. Последнюю дочку, Марусю, увезли. Вот уже второй месяц, как нет моей голубки. Всего шестнадцатый годок миновал горемычной, а где она – один господь знает. Только и живу надеждой – авось весточку о себе подаст. А сыновья все на фронте. Воюют. Даст бог, вернутся к старухе-матери. Не век же этим антихристам здесь оставаться…

Хозяйка еще раз внимательно оглядела гостью.

– А ты, лышенько, как убереглась? Не угнали тебя?

“Ну и старуха, прямо агитатор?”, – подумала Мариана и спросила:

– А вы, бабуся, не боитесь так говорить?

– Чего ж мне теперь бояться? Да и они за сумасшедшую принимают.

У Марианы полегчело на душе: она попала к хорошим, советским людям. Это все, что ей требовалось после бессонной ночи и тяжелой истории с Кравченко.

Они не успели больше ни о чем поговорить. В дом вбежала, запыхавшись, девушка. Ее большие серые глаза были широко раскрыты, длинные черные косы разметались по спине.

– Облава! – крикнула она. – Они уже у криницы…

Тут девушка заметила незнакомку и запнулась.

Хозяйка подала ей знак, указывая на Мариану, а сама вышла, бормоча что-то… Девушка схватила Мариану за руку и потащила к деревянной лестнице.

– Полезай наверх, на чердак, живо, – шепнула она, – скорее!…

Видно было, что ей не впервые приходится прятаться на чердаке этой полуразрушенной хаты. Как только Мариана вслед за ней добралась до трубы, девушка схватила ее за руку, и обе зарылись в солому.

– Будем здесь сидеть пока бабка не подаст знак выходить, – объяснила Мариане девушка. – Иначе не успеешь и охнуть, как очутишься в ихней проклятой Германии.

Когда девушки подымались по лестнице, Мариана заметила, как хозяйка, растрепанная, страшная, простерлась ничком на пороге избы и начала что-то невразумительное бормотать.

Через несколько минут послышались шаги, раздался грубый, пропитый голос:

– Ну, тут никого. Одна сумасшедшая старуха живет…

Девушка зашептала на ухо Мариане:

– Это про нашу бабку так говорят. Полицай водит гестаповцев по домам. Выискивают, где еще какая девушка или парень уцелели. Но народ уже разобрался, теперь друг друга выручают. Не знаю только, успели ли предупредить тетю Ганну. Сегодня эта облава, как с неба свалилась. А так мы заранее разнюхиваем.