В тылу врага - Дидык Прасковья Герасимовна - Страница 21

…Дверь открыл молодой блондин; рыжеватые усы оттеняли его верхнюю губу. Стройный, среднего роста, он был ловок в движениях. Засученные рукава обнажали упругие мускулы. Он выглядел неплохим спортсменом. “Качество для разведчика ценное”, – про себя отметила Мариана.

– Гутен таг! – улыбнулся он девушке.

Разведчики без стеснения разглядывали друг друга, изучая каждую черточку в лице. Он нет-нет и проронит какое-нибудь слово по-немецки.

– Он что, другого языка не знает? – не стерпела девушка.

– Он говорит по-польски, – ответил подполковник и перевел ее вопрос.

– Вем, вем добже по-польску *, – заговорил немец на хорошем польском языке и опять улыбнулся. В насмешливых его глазах Мариане почудилось презрение к советским разведчикам, которых он так хорошо водит за нос. Мариана решила, что с ним она все равно не поедет. Незачем время зря тратить на пустые разговоры.

– Пожалуй, нам пора, – сказала она, давая понять начальнику, что ее решение не изменилось.

– Что ж, – сказал подполковник, пожимая руку немцу. – Встретимся завтра-послезавтра. А пока до свидания.

Машина мчалась по улицам Москвы, то обгоняя другие легковые, то останавливаясь на несколько минут у светофоров. Мариана смотрела на озабоченных, спешивших по своим делам москвичей и вспомнила о тех советских людях, что находились по ту сторону фронта. И с особой силой почувствовала ненависть к фашистам, которые топчут священную русскую землю, издеваются над советскими людьми.

– Глаза бы мои на них не глядели!… – вырвалось у нее.

– На кого это? – спросил начальник.

– На фашистов! Вот смотрю на москвичей, и сердце радуется. Пусть им нелегко. Но они трудятся и терпят лишения во имя победы. А те, по ту сторону фронта? Увидели бы вы, как они идут на работу в “общину”, как называют немцы колхоз. Из-под нагайки идут… Каково им сознавать, что их труд используется врагом против родной страны. Они вредят фашистам, за что и нередко жизнью платятся…

– Вот поэтому и требует Родина, чтоб мы принимали все меры к быстрейшему их освобождению, – поддержал ее подполковник.

– И сделаем все, что требуется.

– Я тоже так думаю, – ответил начальник. – А что ты их не терпишь, это хорошо, очень хорошо.

Несколько минут они оба молчали, о чем-то думая. Машину мягко покачивало. Водитель тоже ни разу не нарушил молчания. Он спокойно и уверенно крутил баранку, то останавливая машину, то плавно трогаясь с места.

Мариана глядела в окошко. Глядела и думала: “А Москва такая же величавая, как до войны. Только вид ее стал суровей и строже, да под небом висят, как будто на тонкой невидимой ниточке, большие баллоны. Окна многоэтажных домов заклеены крест-накрест бумагой. Но нигде не видно разбитого стекла, улицы чисто подметены, на перекрестках стоят милиционеры… Вот уже который раз она ездит, ходит пешком по Москве и каждый раз находит ее все более красивой”.

Голос подполковника заставил девушку оторвать глаза от окна.

– Как ты думаешь – играет он неплохо, правда? – спросил подполковник.

– Кто? Как играет? – удивилась Мариана.

Подполковник улыбнулся.

– Как, кто? Наш немец, будущий твой напарник. Он ведь русский немец. Из Перми. Патриот, был членом партии… А сейчас просто сдавал экзамен, сыграл роль.

Мариана обрадовалась.

– Вы это серьезно?

– Разумеется. Он поедет в роли немца из фатерланда и для тебя он – немец Курц. Что ты скажешь?

– А здорово. А? Это меняет положение. С таким я, пожалуй, и поеду. Но признаться, не верится мне все же… И почему вы говорите, что он был членом партии? Сейчас он что, уже не в партии?

– Пока нет. Он попал в плен и уничтожил партбилет.

– А вы ему так и поверили?

– Он сжег его, когда увидел, что нет выхода. Есть свидетели…

Они опять помолчали.

– А вообще нельзя жить без веры в людей, – вновь заговорил подполковник. – Особенно сейчас, когда каждый сдает экзамен на верность Родине. Ведь большинство тех, кто попадает в плен, честные советские люди. Но война есть война, без пленных не бывает. Сама говоришь, что томятся наши бойцы и командиры в немецких лагерях, а не покоряются фашистам. Многие из них коммунисты, комсомольцы.

– Да, это правда, – согласилась Мариана. – Смотришь на колонны пленных и изумляешься. В лохмотьях, босые, измученные, а глаза светятся верой, силой. А вы знаете, Игорь Николаевич, что говорят старики там, в тылу? Часто мне приходилось слышать эти разговоры после того, как пройдет колонна военнопленных: “Пленный, но гордый. Такого не победить”. А знали бы, как народ старается помогать им. Женщины с котомками, с корзиночками, а то просто в передник соберут, что имеют и, крадучись, суют под проволоку, приговаривают плача: “Ешьте, сыночки, ешьте”. Патрули их прикладами бьют, штыками отгоняют, а они все равно идут, несут, плачут. Вот послушайте историю одной моей знакомой из Колодизивки – бабушки Александры. Это вообще какой-то бесстрашный человек. Как только вошли гитлеровцы в их село, сразу началась регистрация евреев. А в один день полицаи стали их сгонять к зданию бывшего клуба. “Захватывайте с собой драгоценности и лучшие вещи”, – объявили им. В тот день бабуся Александра возвращалась, как она говорила, из гостей у пленных. Встретила около колодца своего соседа Мотлика. Стоит тот с корзинкой, из которой торчит горлышко бутылки, заткнутое кукурузным кочаном. Стоит старый, морщинистый, бледный и все вытирает слезящиеся глаза тряпочкой.

– Что это вы, сосед, поднялись? Больной ведь, – спросила бодро старуха. Она-то знала Мотлика десятки лет. Еще девушкой, бывало, не раз плясала гопака с ним. А позже он ей шил, хорошо шил, не одно пальто.

– Иду… Туда. – Дед показал палкой в сторону белого здания на площади, перед которым уже собирался народ.

– Ага! Значит началось? Погибели на них нет, окаянных! – с ненавистью сказала бабуся. Еще раз жалостливо взглянув на Мотлика, она быстро зашагала в обратную сторону. У небольшой хатки с окнами только в одну сторону, с боковой дверью, она остановилась, толкнула калитку и вошла во двор. На скрип калитки выскочила на порог дочь Когана Голда. Еще недавно цветущее круглое ее лицо было бледным, а большие черные глаза испуганы.

– Ты чого ждешь? Собирайся, швидко, – сказала старуха…

Она спрятала Голду у себя за печкой, закрыла дом и пошла туда же, куда направилось все село…

К вечеру небольшая колонна стариков, женщин, детей под конвоем нескольких немцев, направилась через село к большому яру.

Колонна шла медленно. За ней тянулась другая толпа. Соседи, друзья, знакомые провожали в последний путь тех, с кем многие годы жили одной семьей.

Вдруг бабуся Александра вырвалась вперед. Полицай толкнул ее. Шедшие сзади подхватили старуху и она удержалась на ногах, не отрывая глаз от жуткой картины…

– Ой! Я рассказываю так подробно. Наверно утомила вас, – спохватилась Мариана, но подполковник мягко коснулся рукой ее плеча:

– Продолжай, продолжай.

И девушка продолжала свой рассказ.

– Ну, вот. Она, оказывается, заметила семью Фудымов. Арон шел, согнувшись всем и без того сгорбившимся телом, поддерживая под локоть свою худенькую жену Сарру.

Сарра вела за руку маленькую Ривку. Курчавая, будто завитая, головка покрылась серым слоем пыли. Девочка не шла, а почти бежала, семеня босыми ножками по густой горячей пыли. Мать то и дело нагибалась, вытирала пот вместе с грязью со лба дочери и, становясь в ряд с отцом, снова шла дальше. Бабуся Александра не выдержала и крикнула во весь голос, тряся кулаками в воздухе:

– Люди добрые! Это же душегубство! Чего мы молчим?… – Но тут же почувствовала сильный удар в спину. Она повернулась к полицаю, посмотрела на него таким страшным взглядом, что чернорубашечник поспешил отвернуться.

– Изверги! – крикнула бабуся. Сразу вокруг нее образовалось тесное кольцо. Это они, честные советские люди, укрыли ее от полицейской злобы…

– Вот так история! Провожать живых покойников. Ну, а что дальше? – спросил подполковник, видя что Мариана смолкла.