Плюшевый мишка - Сименон Жорж - Страница 18

— Никто не звонил?

— Только мадам. Она хотела знать, дома ли вы, и я ей сказала, что вы вышли. Я сделала что-то не так?

Он взял в кассе еще два жетона. Он редко сам набирал номер и теперь проделывал это очень неловко. Ему не хватало Вивианы, и он пожалел, что не взял ее с собой. Ему хотелось убедиться, что все в порядке, и он позвонил в клинику.

— Все идет хорошо, профессор. Мадам Рош провела больше часа с мужем и деверем и ничуть не утомилась. Затем съела все, что ей подали, и уснула.

Только что я перевела пациентку из двадцать четвертой в гинекологию, вы назначили ее на операцию завтра вечером.

— Никто меня не спрашивал?

— Никто. Все спокойно.

Он предпочел бы срочный вызов. Конечно, он боялся бы сплоховать, но работа вернула бы ему власть над собой. Он чувствовал, что катится по наклонной плоскости, и позвонил в Институт материнства, втайне надеясь, что там он окажется нужен:

— Мадам Жиро еще здесь?

— Нет, профессор. Дежурство принял доктор Берто.

Это его второй ассистент.

— Передайте ему трубку.

Он хотел бы быть на его месте, в белом халате, нести ответственность за эти ряды коек, где одни женщины спали, а другие молча страдали с открытыми глазами.

— Все хорошо, профессор… Да, я видел больную…

Доктор Жиро передала мне предписания… До сих пор она очень хорошо реагирует на лечение… Нет, больше ничего. Ночью ожидается трое родов, и все по прогнозу нормальные… Кесарево как раз сейчас делает доктор Вейл…

Нет, никто не протянул ему спасительной доски. Никто не нуждается в нем — ни дети, ни мать, ни больные.

— Все нормально…

Не в этот ли час молодая эльзаска устремилась к набережной, еще не будучи уверена, совершит ли она то, что задумала? Разве не пыталась она сначала уцепиться хоть за что-нибудь? Может быть, тогда она снова пробовала пробиться к нему в клинику на Липовой улице или долго стояла на улице Анри-Мартэн, глядя на освещенные окна и надеясь перехватить его у входа?

Плюшевый Мишка! Какой убийственной иронией обернулось прозвище, рожденное, казалось, самой нежностью!

Сознавала ли Вивиана, что она ответственна за это несчастье? Казалось, ее ничто не тяготит. Но чувствовалось, что она не спокойна; не потому ли, что он мог потребовать от нее объяснений? Или осыпать упреками?

Или даже выставить ее за дверь в порыве гнева?

Она оберегала его! Все вокруг только и делали, что оберегали его! Он не должен разбрасываться. Он всем нужен таким, какой он есть, таким, каким ему предписывалось быть по их настоянию, чтобы они могли превозносить его.

У всех у них были свои трудности, но разрешать их должен был он один.

Сам же он не имел права уклоняться в сторону от предусмотренного для него пути.

Даже хозяйка кафе, а может быть, кассирша, ну, та самая грудастая женщина, оторвалась от своей газеты и не без тревоги взглянула на него, словно опасаясь — а вдруг он пошел в кабинку не затем, чтобы поговорить по телефону, а чтобы там выблеваться?

— Официант, сколько с меня?

Он возьмет лист бумаги — нет, не сегодня, а в какой-нибудь вечер, когда будет один, у себя в кабинете, и чтобы никого рядом; тогда он будет искать, углубляясь год за годом в прошлое, так глубоко, как только позволит память, отмечая малейшие симптомы: его издавна приучили к методичности, и он сам приучал к ней своих учеников.

Ничего не упускать! Не довольствоваться ни приблизительным ответом, ни верным на первый взгляд признаком. Вычеркивать сомнительные факты.

Остальные — подытожить. Но и тогда не доверять решению, пусть даже очевидному.

Выйдя на улицу, он рассмеялся: знаменитый профессор, как назвал его Давид во время завтрака, а не может поставить себе диагноз! Но он не первый и не последний. Знавал он одного тоже знаменитого на весь мир психиатра, который стучался в двери всех своих коллег, чтобы проконсультироваться с ними на свой счет.

Потом он всех их обвинял в том, что они лгали ему, подвергал сомнению даже рентгеновские снимки и данные лабораторных анализов.

Кончилось тем, что он умер; отчего — Шабо не знал, потому что его это не интересовало. Это был подлинный случай, один из тех, о которых рассказывают друг другу на медицинских конгрессах и, как правило, больше всего смеются над несчастными чудаками отнюдь не самые уверенные в своем здоровье.

Он поискал ключ от машины в кармане, совершенно Забыв о том, что оставил его а щитке. Он выбрал дорогу с менее оживленным движением, потому что боялся ослепляющих фар встречных машин. На бульваре Курсель его ждали мадам и месье Филипп Ванакер — именно так они себя называли, — а также очень важное лицо — месье Ламбер со своей новой женой.

Г-н Ламбер рассчитывал с ним увидеться, и Филипп настоял, чтобы Кристина позвонила мужу.

Но из-за этого все же не стоит спешить, рискуя попасть в аварию. В сущности, они должны быть довольны, если он приедет к кофе. Они хотят видеть его и говорить с ним, очевидно, по делу, возможно, хотят попросить его, чтобы он протолкнул сына какого-нибудь приятеля, подвизающегося в медицине. Люди воображают, что стоит профессору замолвить словечко — и любой идиот сразу выдержит свои экзамены. Ну а если бы и так? Неужели он претендует на то, чтобы Ламбер вознаградил его запасом своего паршивого вина?

В сущности, нет никаких причин терзаться. Он исходил из ложного посыла, убеждая себя в том, что виновен, но в действительности виновны они, а не он.

С этой позиции все казалось ясным, даже скорее забавным. Он не обязан переделывать мир, в том числе и того толстого фиолетового болвана, который осуждающе смотрел, как Шабо выпил одну за другой две рюмки коньяка.

Ему остается только одно — как можно лучше делать свое дело. Правда, он неверный муж, но пусть ему сначала покажут хоть одного верного, а Кристина и так вполне счастлива, бегая по модным парикмахерским и магазинам предместья Сент-Оноре вместе с этой дурищей Мод.

Может быть, он мало занимался детьми? Но кто требовал от него дорогих игрушек, потом — платьев, каникул в Сен-Тропез, катания на лыжах в горах, а там уже и собственную машину? И кто, как не дети, требовал еще и полной свободы?

Пусть из них получится все что угодно. Это его больше не касается.

Пусть Жан-Поль Карон станет его зятем. Пусть Элиана занимается театром или кино, и пусть Кристина гордится ею, если дочери суждено стать звездой. И какая разница, с кем спит его дочь — со своим преподавателем или с кем попало из своих дружков. Бог знает где и как?

Ну а что касается Давида — почему бы сыну не сделать так, как он решил, независимо от того, сдаст он на бакалавра или нет? Вот Филипп — тому даже предрекали тюрьму, а он взял да и стал богатым человеком, так сказать, счастливцем, и может вызвать к себе, когда ему заблагорассудится, своего шурина-профессора.

И профессор явится как миленький! А вот и я! К вашим услугам, господа владельцы винных промыслов, телевидения и хорошеньких женщин!

Нужно быть очень внимательным с велосипедистами. Это его постоянная забота. Когда машина едет навстречу, очень трудно в блеске фар различить красный огонек на заднем колесе велосипеда. Так он и попал в аварию три года назад. Он был тогда совершенно трезв. А велосипедист, напротив, был пьян, ехал зигзагами, да еще без сигнальных огней. Долгие минуты этот человек лет пятидесяти, с усами, как у отца Шабо, казался ему мертвым.

А теперь у него на совести смерть молодой девушки. И не только ее самой — но и ребенка, которого она носила.

А что было бы, если б она не утопилась, а сумела добраться до него и поговорить с ним? Он даже не успел задать себе этот вопрос, но Вивиана та продумала все заранее.

А если бы пришлось решать Кристине, а не Вивиане? Если бы девушка решилась позвонить в дверь его дома, на улице Анри-Мартэн, если бы жена говорила с ней и все узнала?

Может быть, она тоже поступила бы так, как секретарша? Захотела бы защитить своего мужа? Попыталась бы откупиться деньгами или потребовала бы, угрожая ему разводом, чтобы он избавился от ребенка? И, разумеется, во имя блага их собственных детей… А также во имя его репутации, его карьеры и, конечно, во имя его клиники, которая отчасти является семейным имуществом.