Плюшевый мишка - Сименон Жорж - Страница 12

Он не подумал о своем пистолете, не сделал никакой попытки защититься. Он заранее подчинился неизбежности, примирился с фактом, как бы уже свершившимся.

Это длилось не дольше нескольких секунд — как раз столько времени потребовалось Вивиане, чтобы нагнать Шабо, посмотреть на него с удивлением и тревогой, — и тут же он заметил выходящего из зарослей садовника с каким-то дурацким орудием в руке.

Она ни о чем не спросила. А он ничего ей не объяснил.

Он так и оставил ее внизу, растерянную и недоумевающую, сел в лифт и зашел к себе в кабинет только чтобы переодеться.

Когда он открывал дверь девятой палаты, оставались ли на его лице следы пережитого волнения? Может быть, и так. Только этим и можно было объяснить то, что случилось позднее, если только не приписать все это маловероятному совпадению. Когда он вошел, мадам Рош лежала, и вид у нее был радостный, хотя и слегка возбужденный, вопреки темным кругам у глаз, что всегда бывает у рожениц после многочасовых схваток. Она поспешила сказать ему:

— Ну что, профессор, видите, как я умею держать слово?

Мадам Дуэ, стоящая у ее постели, сделала профессору знак, что пора вызывать каталку. Не успел он ответить на ее взгляд, как молодая женщина изменилась в лице. Если оно и не выражало страха, в нем ясно читалось сомнение, колебание; но все же мадам Рош попыталась сохранить шутливый тон и спросила:

— На этот раз все будет так же хорошо, как и раньше?

Он замешкался с ответом. Совсем недолго. Потому что был удивлен. Потому что спрашивал себя в этот миг, что же такое могла прочитать в его глазах мадам Рош, всегда уверенная в себе, чтобы вдруг так взволноваться, Наконец он услышал свой ответ:

— Ну конечно, почему в этот раз должно быть иначе?

— Кажется, он идет головкой, как и мои старшие.

— Знаю. Мадам Дуэ мне звонила.

Так и было. Она представила ему подробный отчет в специальной терминологии.

— Что вас беспокоит?» — настаивала она.

Он попытался рассмеяться:

— Ровно ничего! Клянусь вам, что я ничуть не обеспокоен. Видимо, я напрасно вздремнул после завтрака.

Она поверила ему и успокоилась.

— Ах, вот в чем дело! Вы совсем как мой муж…

Она оборвала себя на полуслове, потому что начались схватки, и учащенно задышала, самостоятельно применив прием обезболивания, которому обучилась еще во время первых родов.

Взглянув на будильник, она продолжила:

— Тридцать секунд… схватки короткие, но захватывают вглубь… Так я говорила, что мой муж, если поспит днем, то после этого часа два ходит как очумелый…

— Вы готовы?

Он улыбался ей. Очень важно вернуть ее доверие. С минуты на минуту, когда начнется отторжение плода, полное взаимопонимание между ними необходимо, потому что ему предстоит управлять ее условными рефлексами. На ее долю останется роль автомата, и он будет приводить этот автомат в движение с помощью ключевых слов.

— А вы не устали, профессор? Боюсь, вы в конце концов возненавидите всех нас, женщин, ведь из-за нас вы не можете жить так, как все…

Сестры доставили каталку, и он сделал им знак подождать, так как начались новые схватки. Когда наконец ее вывозили из палаты, рука ее, которую он не выпускал из своей, была совсем влажной.

— Я сейчас же вернусь к вам. «.

Мадмуазель Бланш помогла ему приготовиться. Он старался не думать о том, что сейчас произошло, что это уже вторая накладка и оба случая связаны меж собой, хотя, казалось бы, и не имеют отношения друг к другу. Он даже не известил анестезиолога, так как не предвидел никаких осложнений, никаких неожиданностей.

Он застал свою пациентку на месте и вложил ей в руку кислородную трубку:

— Помните, как ею пользоваться?

Она кивнула, испробовала прибор, улыбнулась, но не без боязни. Через некоторое время он выпрямился и объявил ей:

— Шейка матки полностью раскрылась… Думаю, что минут через десять мы примемся за дело всерьез…

— Так скоро?

Она снова задышала, как собака после бега, уцепившись руками за металлические ручки:

— Я все хорошо делаю, профессор?

— Даже очень хорошо.

— Муж находит, что я недостаточно упражнялась…

Он хотел бы, чтобы я все это проделывала каждый вечер… Он внизу?

Шабо не видел, там ли он. Ей ответила мадам Дуэ:

— Он в зале ожидания, и с ним еще одно лицо.

— Мужчина?

— Да.

— Тогда это его брат. Они близнецы, и, можно сказать, неразлучные…

Он крупный, правда?

Она застонала, и профессор, который наблюдал за прохождением плода, подал знак. Тысячи раз в своей жизни повторял он одни и те же жесты, и четыре женщины, двигаясь вокруг него слаженно, словно в балете, знали, как реагировать на каждый из его безмолвных приказов.

— Вы готовы?

Сжав зубы, она ответила:

— Да…

— Сильней сожмите кулаки. Тяните… Внимание: вдох…

Изо всей силы она вдохнула.

— Задержите! — приказал он.

Она еле сдержалась, чтобы не закричать.

— Выдохните! Внимание… Еще раз… Расслабьтесь на минутку… А теперь вдохните!..

Казалось, он считает секунды, как на бегах:

— Задержите!

Три, четыре, пять раз… Показался ребенок…

Внезапно случилось то, чего никогда еще не случалось С Шабо, но чего он уже давно боялся, хотя и не верил, что это когда-либо произойдет: автоматизм несрабатывал.

Это длилось, вероятно, так же недолго, как приступ панического страха на лестнице, то есть всего несколько секунд; вдруг изо всех пор у него брызнул пот и заструился по лицу.

Он сознавал, что случился срыв, сбой; он выпал из действия, из ритма, и мадам Рош сразу почувствовала неладное и подняла голову, устремив на него недоуменный и тревожный взгляд:

— Что случилось? Я сделала что-нибудь не так?

— Напротив, вы все делаете как надо! Все очень хорошо. Ну, еще последнее усилие… Вдохните!..

Всю свою силу, всю волю напряг он, чтобы опять слиться с нею в одно:

— Задержите!

И снова он заколебался, не сразу вспомнив словосигнал, которого она ждала от него и которое он произносил столько раз…

— Тужьтесь! — вскричал он наконец с облегчением.

На этот раз он полностью овладел собой, обрел точность жестов, связанных чуть ли не математической последовательностью. Но мадам Дуэ заметила его нерешительность. Поняла ли она, что с ним происходит?

Высвободилась головка. Дальше уже было просто, но у него не проходило беспокойство, в голову лезли мысли о возможных и невозможных осложнениях.

— Еще раз… Глотните немного кислорода… Готовы? Вдохните… Задержите… Тужьтесь!..

Он держал в ладонях головку ребенка, бережно высвобождал плечики и повторял, напрягаясь вместе с нею:

— Тужьтесь… Сожмите кулаки… Еще… Еще…

Он раздвоился. Какой-то своей частью он продолжал работу, выполнял ритуальные жесты, и в то же время его одолевали тревожные мысли. Он был уверен, что забыл сделать что-то необходимое, и перебирал последовательно в уме все свои действия, даже усомнился, мыл ли он руки до локтя с мылом. Ему так и не удалось вспомнить, мыл или нет. Ну конечно же, он вымыл их и проделал все, что полагается. Да и мадмуазель Бланш, которая была рядом с ним, когда он готовился к приему родов, непременно бы ему напомнила, если б он что-нибудь забыл.

И к тому же перчатки рвутся редко…

Только что, в несколько минут, он потерял уверенность в себе — профессиональную уверенность. Руки женщины, сжимающие никелированные ручки, были мертвенно бледны. Стиснув зубы, она упорно смотрела на врача.

— Не тужьтесь больше…

Она не осмеливалась расслабиться и, пытая его взглядом, пробормотала:

— Вы его держите? Он живой?..

Он выпрямился, держа за ножки маленького мокрого человечка, и показал его матери.

— Это мальчик, профессор?

— Мальчик, и крупный… Вы же сами предсказали, что будет мальчик, разве не так?

Он перерезал пуповину и передал ребенка мадам Лашер, и мать попросила ее:

— Постарайтесь сделать ему хорошенький пупок, а то у моей девочки такой некрасивый!