Пассажир “Полярной лилии” - Сименон Жорж - Страница 6

Дальше в статье говорилось:

«Последние слова привратницы достаточно исчерпывающе резюмируют положение. Уголовная полиция ведет следствие. В отношении жертвы оно дало известные результаты; в отношении виновных — нет.

Осмотр трупа позволил установить, что погибшая — здоровая, не страдавшая никакими наследственными недостатками двадцатилетняя девушка в воскресенье вечером приняла сильную дозу алкоголя и наркотиков.

Смерть, однако, последовала в результате инъекции морфина, след которой обнаружен на левом бедре.

Фотография, помещенная во вчерашних вечерних газетах, дала возможность установить личность погибшей. Ею оказалась Мари Барон, уроженка Амбуаза, продавщица в магазине на улице Клиши, проживающая одна в меблированных комнатах на бульваре Батиньоль.

Ее родители живут в департаменте Эндр и Луара, поэтому труп был опознан подругой покойницы, явившейся в Институт судебной медицины.

Подруга заявила также, что прошлое воскресенье они собирались, как обычно, провести в «Луна-парке».

Но в субботу Мари Барон сказала, что познакомилась с мировыми ребятами и предпочитает отправиться с ними на Монпарнас.

Восстановить события не составляет труда. Как это часто бывает, шайка морфинистов сочла пикантным прихватить с собой девушку, еще не отведавшую их зелья.

Оргия, подстегнутая присутствием Мари Барон, началась с обильных порций шампанского, спиртного покрепче и героина.

Вероятно, девушка оказалась не слишком покладистой. Во всяком случае, ясно одно: ввиду своей неопытности она не могла сделать сама себе укол в бедро. Значит, произвести его — вероятно, неожиданно для погибшей — пришлось одному из ее приятелей.

Доктор Поль полагает, что имел место шок, и смерть наступила почти мгновенно. Перепуганная компания не замедлила удрать, постаравшись, однако, не оставить на месте происшествия ничего, что помогло бы опознать соучастников преступления. Это очень важная деталь: она показывает, что присутствовавшие или хотя бы некоторые из них были не в таком уж невменяемом состоянии, как может казаться.

Поиски в космополитической среде Монпарнаса не дали никаких результатов. Только художник Макс Файнштайн мог бы ответить, кому перед отъездом доверил ключ. Но увы! Телеграфные запросы в Ниццу и Канн запоздали. По последним сведениям, он еще неделю назад отбыл на один из адриатических курортов, а на какой — неизвестно.

Все без исключения подробности этого дела вызывают чувство глубокого отвращения.

Что касается престарелых родителей Мари Барон, читатель и сам представит себе изумление, недоверие, наконец, отчаяние, с каким они восприняли подобное известие.

Полиция делает все, что в ее силах. Тем не менее власти справедливо опасаются, что к моменту, когда имена виновных будут установлены, сами они окажутся уже далеко».

Петерсен пробежал заголовки немецкой газеты, но не нашел ничего относящегося к делу.

Он был бледен: его мутило и в переносном и в прямом, физическом смысле слова.

Он стал моряком в тринадцать лет. Был свидетелем побоищ в портовых притонах. Однажды пьяный матрос исповедовался ему в своих преступлениях. С тех пор как он сделался капитаном, полиция неоднократно производила аресты у него на борту. В первый раз взяли международного авантюриста, в последний — поляка, задушившего в припадке ревности жену и двоих детей.

Все это оставляло Петерсена почти равнодушным.

Добрый протестант, он свято верил, что в человеческой душе борются благие и греховные побуждения.

Сейчас капитана захлестывал стыд. В Париже он не бывал, но попытался представить себе этот Монпарнас, о котором говорится в газете, мастерскую художника, оргию, обнаженный труп на диване…

Он старался не думать, связана ли история на улице Деламбр с убийством советника полиции фон Штернберга, и тем не менее почти бессознательно был убежден в этом.

Капитан непроизвольно перебирал в памяти лица и фигуры: Эриксен в сером пальто, которого он видел только со спины и который прячется в трюме; матрос Петер Крулль с его вселяющей тревогу улыбкой; Вринс с покрасневшими веками и болезненной нервозностью; безбровый Шутрингер и его глаза-шары без ресниц.

Он смущенно вспомнил, как покраснел от возбуждения, увидев Катю, и честно признался себе, что по меньшей мере два раза постарался пройти мимо пассажирки так, чтобы коснуться ее.

Но все эти мысли оттесняло на задний план сознание того, что в его, Петерсена, мире что-то надломилось. Оно настолько обескураживало, что капитан сидел, подперев голову руками, пока не пробило шесть и он не вскочил как ужаленный.

Даже его пароход был теперь не тот, что раньше.

Выйдя из каюты, он настороженно оглядел длинный коридор и отметил, что стюард вертится около его двери.

— Где они? — голосом, в котором звучало подозрение, осведомился Петерсен.

— Кто?

— Пассажиры… Эвйен, Шутрингер.

— Наверху, в салоне.

— А дама?

— Тоже отправилась к ним.

Тяжело ступая, Петерсен поднялся по трапу, распахнул дверь салона и с каменным лицом остановился на пороге. Пассажиры расселись так же, как утром: Белл Эвйен с Катей вдвоем за бутылкой минеральной воды; Шутрингер в противоположном углу играл сам с собой в шахматы.

Зажегся свет. Три головы повернулись к капитану.

Эвйен, который был с ним более короток, чем остальные, раскрыл рот, собираясь заговорить.

Тут Петерсен резко захлопнул дверь и направился вверх по трапу на мостик. Он различил в полумгле узкоплечую фигуру Вринса, только что сдавшего вахту второму помощнику. Почему Петерсен бесшумно подошел к голландцу сзади и неожиданно положил руку ему на плечо? Молодой человек весь задрожал, лицо его выразило полную растерянность.

— К-капитан… — выдавил он, заикаясь и силясь овладеть собой.

— Что с вами? Вы же весь дрожите!

— Ничего… Я.., я не ожидал…

— Идите!

— Правда, что на судне т-труп, капитан?

— Да, правда. Ну и что из того? Идите!

Голос его звучал так сухо, что второй помощник, знавший Петерсена много лет, не на шутку удивился.

Парню этому было под тридцать, дипломом он не обзавелся, но терпеливо тянул лямку, уверенный, что к сорока пяти станет капитаном. Жил второй помощник с матерью в Тронхейме.

— Скверная история! — сказал он, когда Вринс удалился. — А человека, который скрывается у нас на борту, все-таки надо взять.

— Где мы сейчас?

Оба моряка склонились над картой. Петерсен проворчал:

— При таком тумане придем в Ставангер не раньше часа ночи, а в половине третьего уже отваливать. Эх, будь у нас рация, которую нам третий год обещают…

Петерсен не находил себе места. Такое в плаванье случилось с ним впервые. Чтобы вернуться в свою каюту, ему пришлось пересечь прогулочную палубу, вдоль которой тянулись иллюминаторы салона. Он заглянул туда и заметил, что Кати Шторм там нет.

За обедом Петерсен ни разу не открыл рта: он был явно обеспокоен тем, что место пассажирки пустует.

— Она ест у себя в каюте? — спросил он стюарда.

— Ее там нет.

Лоб капитана перечеркнула глубокая складка. Он резко встал и пошел на нос, где помещались его офицеры.

Когда он подходил к каюте Вринса, дверь ее распахнулась, оттуда выскочила Катя и, увидев в двух шагах от себя капитана, остановилась как вкопанная. На секунду у нее перехватило дыхание, но она тут же взяла себя в руки и осведомилась:

— За стол, надеюсь, еще не сели? А вы не за мной?

— Нет. Вас ждут в ресторане.

Петерсен сделал вид, что ему что-то нужно в каюте второго помощника, которая была сейчас пуста. Но не успела Катя скрыться, как он распахнул дверь Вринса.

Голландец лежал на койке, сжав голову руками.

Молодой человек торопливо и неловко вскочил, не сумев украдкой смахнуть со щек блестящие влажные полосы.

— Капитан?..

— Ничего. Лежите.

И Петерсен проследовал дальше еще более хмурый и сам не понимая, что ему взбрело в голову. Молодую немку он застал уже за столом. Она часто поворачивалась к капитану, и ее звонкий голосок не умолкал ни на минуту.