Негритянский квартал - Сименон Жорж - Страница 16

Он еще ничего не решил. Не думал о том, останется он в Колоне или вернется в Панаму. Просто спрашивал себя: не для того ли его отослали, чтобы Жермене и Кристиану было спокойнее?

Он не ревновал. Встречая Жермену, не испытывал ничего, кроме легкой досады.

Он ведь ни в чем не виноват; впрочем, Жермена тоже.

Возможно, они никогда не узнали бы о пропасти, зияющей между ними, если бы не оказались вдруг в чужой стране без гроша в кармане, без друзей, без помощи.

Не случись этого, они, возможно, прожили бы бок о бок всю жизнь, искренне считая, что любят друг друга с большой нежностью. А тут Дюпюш стал пить, а когда возвращался, Жермена встречала его попреками.

Че-Че предложил ей место кассирши, и она согласилась, даже не посоветовавшись с мужем, хотя знала, что им придется жить врозь.

Их можно было бы оправдать тем, что они растерялись, были подавлены, сбиты с толку новой обстановкой, но потом пропасть между ними не уменьшилась.

Жермена уже не показывала Дюпюшу писем отца, а Дюпюш коротко сообщал:

— Получил письмо от мамы.

А ведь от природы он был мягок и нежен! Раньше он часто думал, что они с Жерменой созданы друг для друга, что не могут не любить друг друга и эта любовь является смыслом их жизни, а теперь у него сжималось горло при мысли, что все кончилось, а он даже не понимает почему.

Сколько раз он собирался, как только придет Жермена, обнять ее и сказать… Но что?

Ничего! Ему нечего было ей сказать. Она слишком спокойна, слишком уверена в себе. Тщательно причесанные волосы, безмятежное лицо, отутюженное платье…

«Пюш!»

Дюпюш сидел в пустом вагоне и улыбался. Голосок Вероники звенел у него в ушах. Он попробовал припомнить голос Жермены: «Джо…»

Нет! Когда Вероника говорит «Пюш» — этого вполне достаточно, больше можно ничего не прибавлять. Она просто говорит «Пюш!» — и глаза ее сияют радостью и весельем. А когда Жермена произносит «Джо», это значит лишь, что она только начинает говорить.

— Джо! Госпожа Коломбани объяснила мне…

За огромными белыми домами пароходных компаний сверкнуло море. Поезд прошел совсем близко от причалов и остановился у базара, где торговали японским шелком, слоновой костью, духами и сувенирами.

Здесь, в Колоне, мужчины и женщины в белых костюмах и тропических шлемах тоже бродили от витрины к витрине, всему удивлялись, меняли деньги и отправляли открытки во все концы света. Жирные левантийцы затаскивали их в магазины совершенно так же, как в Панаме.

Дюпюш шел по улице, где были только ночные кабаре и американские бары, у стоек которых могло поместиться тридцать человек. Сейчас улица была пустынна, лишь кое-где в барах сидели и пили пиво матросы в накрахмаленных белых шапочках.

Дюпюш узнал у прохожих, где заведение Жефа. Гостиница была третьеразрядная, однако довольно комфортабельная. Здесь и сидел Жеф, он был один. Развалившись на стуле и нацепив очки, он читал американскую газету.

— Ну и ну! — поднял он глаза, — Ты откуда?

Они виделись всего раз, но с тех нор Дюпюш тоже привык обращаться ко всем на «ты».

— Эжен просил передать тебе этот пакетик.

— Ладно. — Жеф запер пакет в ящик. — Что будешь пить?

— Пиво.

В пустом и прохладном зале было приятно сидеть.

Здесь все гораздо больше, чем в кафе Монти, напоминало Европу. Салфетки стояли в полых металлических шарах, на стенах висели зеркала с гранеными краями.

— Твое здоровье! Вечером домой?

Жеф раздался еще больше, но, несмотря на жир, тело у него было сильное и мускулистое. По-прежнему он смотрел исподлобья, и по-прежнему челюсти его непрерывно двигались, словно что-то пережевывая.

— Еще не знаю. Нет ли тут для меня чего-нибудь подходящего?

Жеф внимательно рассматривал Дюшоша, словно стараясь определить, во что обошлись тому три месяца жизни в Панаме.

— Все так же потеешь?

— Потею.

— Это даже полезно, только смотрится не очень приятно. Налить еще пива? А почему ты хочешь перебраться в Колон?

— Не знаю.

— Не поладили с женой, да? Я сразу понял, что так оно и будет, и сказал об этом Че-Че. Все женщины хитры, даже самые глупые. Вот и она сразу сообразила, что тебе крышка, а раз так, зачем ты ей?

Жеф достал из желтой коробочки ароматическую пастилку, сунул ее под толстый язык и замолчал. Он вообще был неразговорчив. В разгар беседы вдруг надолго немел, уставившись в пространство, и если кто-нибудь осмеливался продолжать разговор, бросал на него свирепый взгляд.

— По-испански научился?

— Немного. Объясниться могу.

— Тогда не понимаю, почему бы тебе не заняться пароходами?

— А что это значит?

— В хорошем костюме поднимаешься на пароход и делаешь вид, что пришел кого-то встречать. А сам подбираешь солидных клиентов и везешь их к город. В лавках тебе отчисляют десять процентов, в кабаках можно выколотить до тридцати.

Жеф помолчал, рассматривая Дюпюша, и добавил:

— Ничего позорного тут нет.

Он помолчал еще.

— В крайнем случае можешь не заниматься пароходами, приходящими из Франции.

Что он мог еще написать? Это было вежливое и не слишком холодное письмо. Жермена, конечно, обрадуется, не говоря уж о Кристиане.

Дюпюш подумал и приписал:

Вот и все!

Жеф сидел с газетой напротив него. Мухи жужжали в солнечных лучах, из кухни доносился запах еды.

Дюпюш заклеивал конверт, когда открылась дверь над лестницей. Довольно молодая женщина в светлом шелковом платье и большой соломенной шляпе остановилась посреди кафе.

— Уже встала? — проворчал Жеф.

— Да. Мне нужно на почту.

Она вопросительно посмотрела на Дюпюша, и Жеф пояснил:

— Этот парень будет заниматься пароходами…

Женщина пошла к выходу, и на свету Дюпюш увидел сквозь тонкий шелк контуры ее тела. Когда она вышла, Жеф сказал:

— Это Лили. Танцует в кафе-шантане «Атлантика, а живет и столуется у меня. Она редко встает так рано.

Было пять пополудни. Солнце еще пекло, но тени стали длиннее.

Вероника не умела читать, поэтому Дюпюш был вынужден обратиться к кому-нибудь другому.

Дюпюш остался доволен и этим письмом. Оба письма он отнес к поезду. На обратном пути он встретил Лили, она лениво прогуливалась вдоль лавок, и мужчины оборачивались ей вслед.

Дюпюш немного волновался — он ничего не сказал Жефу о Веронике, а между тем уже соскучился по ней.

К тому же без нее ему придется трудно — некому будет следить за его костюмами.

Вечер был утомительный. Пришлось начинать все заново, привыкать к новой обстановке, новым лицам, новому образу жизни. Когда Дюпюш вернулся в гостиницу, там сидели четыре француза, играли в белот и пили пикон-гренадин. Жеф представил Дюпюша, и ему освободили место возле играющих.

Никто, однако, не обращал на него внимания. Игроки отрывались от игры только для того, чтобы переброситься несколькими словами о делах, главным образом о предстоящих скачках, а также о неком Гастоне, который должен был дать им телеграмму из Марселя.