Скандал из-за Баси (журнальный вариант) - Макушинский Корнель - Страница 6

Сейчас он как раз возвращался с коротких театральных гастролей, оставив в маленьких городках по два, а в более крупных по три трупа. У Валицкого была маленькая квартирка в Варшаве, которую он занимал вместе с начинающим актером

Шотом, который играл роли, не требующие чрезмерных усилий. Выходил на сцену и торжественно произносил: «Ясне пане, карета подана!» И часто этим все исчерпывалось. Кроме этого, он изящно вносил поднос с бокалами или письмо на подносе. О нем говорили, что он никогда не выходит на сцену с пустыми руками. Валицки никогда не скрипел на него зубами и не убивал его взглядом. Ведь Шот был сердечным, веселым парнем, всегда улыбающимся и довольным жизнью. Он верил в свое будущее и веселился, хотя часто был голоден.

Он как раз пришивал себе пуговицу к жилету, когда услышал пинок в дверь и голос Балицкого, в котором звучало отчаяние:

— Открывай, прохвост!

Шот мало внимания обращал на разбойничьи окрики. Но на мгновение он перестал шить, потому что другой голос, тонкий, как шелковая нитка, пискляво повторил:

— Открывай, прохвост!

Он знал, что Валицкий может свой голос, толстый, как корабельный канат, превратить в тоненькую веревочку, но чтобы аж так... Он с любопытством открыл дверь и отступил на два шага. Валицки смотрел на него мрачно, а девочка у него на руках, во всем ему подражая, тоже старалась скорчить страшную рожу, чтобы показать свое недовольство.

— Антось! — крикнул Шот.— Где ты это нашел?

— В поезде,— ответил Валицки.— Возьми ее у меня!

Бася, увидев протянутые к ней руки, обхватила Валицкого, как своего опекуна, обязанного ее защищать.

— Не бойся,— сказал актер более или менее человеческим голосом.— Это хороший дядя.

— Хороший...— признала Бася и после короткого колебания была принята Шотом и поставлена на пол.

— Устал я,— загремел Валицки.— Этот клоп такой тяжелый.

— Кто клоп?

— Женщина, перестань и дай мне отдохнуть! Займись ей. Сейчас я тебе все расскажу.

Валицки рассказал своему товарищу обо всем, что случилось, разделяя фразы сопением, бурчанием, выкриками и зубовным скрежетом. Бася же помогала ему от всей души.

— Это страшно веселый карапуз! — сердечно сказал Шот, глядя на разрумянившееся личико.— А может, она голодная? У меня есть селедка и немного водки. Не корчи таких рож, напугаешь ребенка.

— Я? Напугаю? Сейчас я тебе покажу.

Он выбрал из своего репертуара такую мину, от которой у почтенного человека встали бы дыбом все волосы, скосил глаза к носу и издал рев рассерженного медведя. Бася пискнула от восторга и, подпрыгнув, приблизила личико к его безобразному лицу, делая вид, что пугает его.

— Ты видишь? Она меня совершенно не боится,— сказал он.

— Совершенно не боюсь! — подтвердила Бася.

— А ты любишь этого пана? — спросил Шот.

— Очень люблю! — заявила она с энтузиазмом.

Старый актер старался посмотреть на нее с нежностью, но напрасно выделывал со своим лицом разные штуки. Казалось, что он застеснялся.

— Ребенок, наверное, устал, пусть поспит, а мы поговорим, — сказал он тихо.

Он снял с ее шеи несчастную картонку и начал убедительные уговоры, чтобы объяснить девочке, что приличные, разумные люди в ее возрасте должны сном подкреплять силы, подорванные путешествием. Бася, однако, старалась, как умела, объяснить, что, познакомившись с таким милым юношей, как Шот, она и не думает зря тратить время на сон. Лучше устроить хорошую, веселую забаву, чтобы при этом прыгать через стулья и ловить друг друга за ногу. Пан Шот, юноша веселый и жизнерадостный, отменно для этого подходит.

— Ты видел что-нибудь подобное? — крикнул Валицки.

— Я сам таким был! — радостно воскликнул Шот.

— Каким ты был? — заинтересовалась любопытная девчонка.

— Бася,— сказал Валицки, стараясь сделать голос поласковее.— Ты пойдешь спать, если я тебе расскажу сказку?

— Пойду!

— Ну, тогда вперед!

Валицки, косясь в сторону приятеля — не насмехается ли тот над ним,— начал рассказывать что-то невразумительное. Девочка внимательно слушала, но скоро своим быстрым умом поняла, что милый дядя жульничает, и ее хороший вкус не позволил ей слушать дальше.

Бася спала, разрумянившись, приоткрыв рот. Короткие светлые волосики были в страшном беспорядке.

— Боже, до чего хорошенькая! — растроганно подумал старый актер, хотя и глядел на нее разбойничьим взглядом. Мысли пана Валицкого были совершенно иными, чем его жестокий взгляд.

— Ничего тут нельзя прочитать,— вдруг тихо сказал Шот.

Он наклонился над картонкой, как естествоиспытатель над микроскопом.

— Одни слезы! — буркнул актер.— У тебя глаза лучше... Какая это может быть буква?

— Во всяком случае, заглавная, потому что и пятно большое. Может быть Т, может быть П. Подожди! Вот это совершенно точно Т, маленькое Т. Вторая буква с начала. Допустим, это имя. В каких именах вторая буква Т?

— Я знаю! — сказал Валицки приглушенным голосом.— Птолемей! Это наверняка должен быть Птолемей.

— Вторая буква в слове «кретин» — это Р. Запомни это, пригодится в жизни. Ты в молодости не падал с лестницы на темечко? Что еще за Птолемей? Какой Птолемей?

— Я когда-то слышал о таком имени.

— Слышал, тьма ты египетская, в театре о египетской королевской династии Птолемеев.

— Может быть... Давай ближе к делу!

— Давай. Это может быть Стефан.

— О! Это очень умно, признаю.

— Но это не Стефан...

— Почему ты удираешь с хорошего следа?

— Очень просто! Если бы тут был размазан Стефан, получилось бы пятно из шести букв, короткое, а длинноногая буква Ф потекла бы вниз. Стефан мне не подходит, Стефаном я недоволен. О, ослы дарданельские! Ведь это Станислав.

— А чем Станислав лучше?

— Тем, что это пятно длинное и может закрыть девять букв.

— Я не имею ничего против Станислава, тем более что одна буква здесь явно была высокой. Это Л!

— Да. Вполне четко видно Л, а над одной буквой, почти посередине, уцелела точка. Умные люди, знакомые с орфографией, ставят точки над тощей буквой I. Без всякого сомнения, в этом чернильном соусе утонул какой-то Станислав. Сейчас это даже ясно видно... Привет тебе, Станислав!

— А почему этот Станислав выглядит как-то длиннее, будто его разогнали? Что-то тут должно было быть за последней буквой.

Оба долго исследовали сомнительное место, крутили головами, что очень помогает при мышлении, расшевеливая мозг.

— Ничего не видно,— сказал Шот — Бася размазала рукавом Станислава. Так, значит, Станислав?

— Заметано! Иначе быть не может. Какое отличное развлечение — вот так отгадывать. Признаюсь, что от тебя я не ожидал такой прыти. С виду блондин-идиот, а однако... спокойно! Ребенок спит... Ищи дальше.

— Дальше легко. В этом месте хорошо сохранились четыре буквы — видишь? — «Олын»...

— Это голова фамилии, до ног недалеко.

— И ноги тоже видно: «ски».

— Вся проблема в том, чтобы увидеть живот этого благородного человека. Сколько букв не хватает посередине?

— Кажется, двух. Впрочем, что долго думать! Это Ольшевски.

— Очень на него похоже... Значит, все вместе было бы: Станислав Ольшевски. Поймали!

— Еще не поймали. Признаю, Ольшевски сам напрашивается, чтобы его втянули в эту историю. Но с таким же успехом право на это может иметь какой-нибудь пан Ольшовски. Ольшовских в столице может быть ровно столько же, сколько Ольшевских, а Ольшевских почти столько же, сколько ольхи на нашей родной земле.

— Ты мне забил ольховый клин в голову.

— Есть надежда, что клин пустит побеги, потому что ольха любит водянистую почву. Не прикасайся к этому тяжелому предмету, иначе я брошу в тебя ботинком. И не прерывай моих мудрых размышлений. Мы должны подумать над тем, Е или О содержится в животе этого пана.

— Давай подумаем. Ты как считаешь?

— Я думаю, что размазанное Е было бы тощим, а размазанное О должно оставить круглое пятно правильной формы, именно такое, как это. Девять против одного, что это О. У этого загадочного пана живот округлый. Согласимся с тем, что это Ольшовски, но это еще не все. Откуда мы можем знать, не пани ли это Ольшовска?