Скандал из-за Баси (журнальный вариант) - Макушинский Корнель - Страница 28

— Я поднимусь на корабль,— дрожащим голосом сказал Диморьяк — Останьтесь здесь.

Прошли полчаса, тяжелые, протащившиеся на свинцовых ногах полчаса.

На трапе появились три человека Диморьяк и еще один мужчина осторожно вели кого-то третьего. Третий смотрел перед собой остановившимся взглядом. Он шел, как автомат, словно помимо своей юли.

Сердце Баси заколотилось. У нее вырвался отчаянный окрик:

— Отец!

Она хотела побежать на узкий трап, но Ольшовски удержал ее.

Француз и тот второй, незнакомый человек, шли страшно медленно. Ради Бога! Когда же они наконец пройдут по этому трапу, такому короткому и такому длинному, как мост через пропасть жизни к вечности? Они уже близко. Месье Диморьяк не скрывает слез, на лбу его капли пота, но Бася этого не замечает. Вся ее душа превратилась в один взгляд, и этим взглядом, как огнем, она охватила отца. Ее отец — как бледная тень. Его лицо какого-то желтоватого оттенка, как старая слоновая кость. Ему должно быть около сорока лет, но его голова серебрится сединой. Г лаза, большие и неестественно расширенные, смотрят, но не видят. Душа человека всегда обитает в глазах, но в этих несчастных глазах нет души.

Бася вытянула дрожащие руки, словно бы отчаянно вымаливая одно слово, одну улыбку, один взгляд. Этот человек не ответил. Она судорожно прижалась к нему, но он отодвинул ее от себя торопливым движением руки, словно она заслоняла то, на что он смотрел неподвижным взглядом.

К этой душераздирающей сцене стали присматриваться прохожие.

— Идем отсюда,— шепнул Диморьяк.

— Я буду вам нужен? — спросил незнакомый человек.

— Это санитар..— объяснил француз.

— Я буду ухаживать за отцом! — ответила Бася быстро.

Она сделала такое движение, словно бы отряхнула с себя всякую слабость. Пан Ольшовски смотрел на нее с удивлением. Неизвестно, за какую цену она купила у собственного сердца улыбку, которая неожиданно появилась на ее лице. Неизвестно, откуда маленькое, слабое создание взяло силу и уверенность в себе. Бася приняла командование над двумя взволнованными мужчинами. Она обняла отца доверчиво,

уверенно и бесстрашно.

— Идем, папочка! — сказала она с невыразимой лаской в голосе.

— На каком языке говорит эта молодая мисс? — спросил американец.

— На польском.

— Он время от времени разговаривает,— шепнул американец Диморьяку.— Но никто не понимает этого языка Это какая-то странная смесь. Мистер Уильямс утверждает, что в ней есть слова испанские, индейские и еще какие-то, которых никто не знает.

— А почему он так странно двигает руками?

— Мистер Уильямс говорил, что по привычке. У индейцев он плел панамы из такой тонкой соломки. Он тихий, как ребенок. Добрый человек, только умер при жизни...

Бася проводила отца к автомобилю, взяв его под руку. Он не сопротивлялся, только один раз остановился и оглянулся, словно бы искал знакомое лицо санитара

Он в самом деле вел себя как ребенок, тихо и послушно. Бася на миг одеревенела, когда в отеле услышала его голос. Он был в комнате один и разговаривал сам с собой. Тихим, мягким, словно бы больным голосом он выговаривал странные слова не в склад и не в лад. Казалось, что больной ребенок о чем-то смиренно просит, но не надеется на то, что его выслушают. У Баси сжалось сердце. Прежде чем войти, она отерла слезы.

Она разговаривала с ним мягко, короткими, несложными фразами. Он не отвечал. Иногда наклонял голову, словно бы прислушивался к далекому эху, но на неподвижном лице не отражалось никакого проблеска. Он брал из ее рук еду и поспешно проглатывал ее, не обращая внимания на то, что ест. Потом снова каменел и только быстро перебирал пальцами, плетя воображаемые шляпы.

Пан Ольшовски, страшно удрученный, держал совет с взволнованным до глубины души французом.

— Такой ум, такой человек! — восклицал Диморьяк.— Свет погас в нем, как в лампе. Бедный он и бедная девочка... Но какая умница! А что говорят врачи?

— Что они могут сказать? Поражение психики, кроме того, судя по глубоким шрамам на голове, это была и физическая катастрофа.

— Есть ли какая-нибудь надежда?

— Если пословица, что бывают на свете чудеса, верна, то капелька надежды существует. Пусть Бог не оставляет его своей опекой.

— Да, но и девочку тоже,— сказал взволнованный Диморьяк.

После долгого совещания было решено перевезти несчастного человека в Париж, а оттуда — в Польшу. Неожиданно Бася воспротивилась.

— Ни за что не повезу отца в Париж. Его тревожит каждый шум, он вздрагивает, когда хлопнет дверь. Оставьте меня с ним.

— Это невозможно! — воскликнул пан Ольшовски.

— Почему невозможно? Дядя, я уже не ребенок. Скорее это он ребенок, сейчас - мой ребенок. Сначала я искала отца, теперь буду искать его душу. Я хотела бы поселиться с ним на какое-то время в тихом месте лучше всего у моря. Я буду так долго смотреть в его неподвижные глаза, пока они меня не увидят. Не бойся за меня. Я выдержу. Я здоровая и сильная, а он — мой спец.

Никакие уговоры не могли переубедить Басю. Так как врачи не возражали прошв этого плана, пан Ольшовски тоже должен был в конце концов сдаться. Со страхом и сомнениями, взяв, однако, с Диморьяка торжественное обещание, что тот будет из Парижа поддерживать девочку, Ольшовски согласился на ее выезд в местечко Мало. Может, он никогда бы не решился на это, но, заглянув в ее глаза, увидел в них рассудительность разумной, взрослой женщины. Спустя несколько дней он заметил, что несчастный человек признал эту девочку своей наивысшей властью. Он оживал какой-то тенью жизни, когда она была возле и впадал в оцепенение, когда она выходила

— Ее можно оставить одну! — с энтузиазмом заявил Диморьяк.—Я буду раз в неделю приезжать и докладывать вам обо всем.

— Но вы вызовите меня сразу же, если что-то случится,— просил Ольшовски Басе он сказал:

— Я доверяю тебе, дорогое дитя... Твое сердце знает лучше всего, что нужно делать... Будь здорова!

— Не так, дорогой дядя! Скажи лучше — «пусть он будет здоров».

— О, да, да! — воскликнул Ольшовски, горячо целуя ее озабоченную голову.

В тихом портовом городке, в старом пиратском гнезде, Бася поселилась со своим бедным «ребенком». С сочувственным недоумением местные жители смотрели, как каждое утро светловолосая девушка ведет под руку странного, молчаливого человека Красивый город был огорожен крепостной стеной, такой широкой и мощной, что на ней могли разминуться два воза Эта стена - отличная дорога, которая вьется вдоль моря, сверкающего зеленоватым блеском. Море здесь шумное, штурмующее берег прибоем, берег усеянный камнями, во время отливов обнажается так, что можно далеко уши по нему, не замочив ног!

Седой человек, чья душа ушла от него, сидел на краю стены, а рядом с ним - девочка с мальчишеским лицом. Девочка клала руку на его руки и говорила тихонько:

— Это море!

Потом, когда чайка пронзительным голосом хотела перекричать шум моря, она говорила:

— Это птица.

Седой человек прислушивался в молчании. Иногда он смотрел на нее вопросительно, а она, с замершим от волнения сердцем, смотрела в его неподвижные глаза, словно хотела вычитать в них беспомощный вопрос. Один раз он заговорил с ней. Слова были мягкие и словно округлые, но непонятные. Будто ребенок лепетал. Он не боялся ее, и иногда казалось, что он ищет ее глазами.

Несколько дней спустя он сам взял ее за руку и направился к лестнице, ведущей к крепостной стене. Он жадно слушал шум моря и подставлял лицо солнцу.

— Это солнце! — учила Бася.

В эту ночь она, однако, пережила смертельную тревогу. Около одиннадцати вечера сорвавшийся с цепи вихрь начал носиться по морю и с неожиданной силой обрушился на тихий городок. Бася услышала крик из комнаты отца Она вскочила с постели и вбежала туда с лампой. Бедный человек стоял, смертельно бледный, прижавшись к стене, и рукой прикрывал голову так, словно хотел ее защитил» от чего-то такого что сейчас на нее упадет. Когда он почувствовал прикосновение руки, то прижался к ней с глубоким стоном. Папочка, папочка,— говорила Басм — Не бойся, я с тобой... Это ничего, это просто гроза..