Мегрэ забавляется - Сименон Жорж - Страница 11

Интересно, кто вел наружное наблюдение у дома, где проживает Негрель, в то время, когда Лассань брал у того интервью? Лапуэнт, Жанини? В любом случае кто-то из службы там был, равно как другого полицейского непременно послали к дому на бульваре Османн.

Один из двух медиков пошел на контакт с прессой, предпочтя при этом побеседовать с представителем газеты, выпускаемой массовым тиражом. Второй помалкивал, затаившись у себя дома. Лассань думал в том же ключе, ибо статью закончил так:

«Мы тщетно пытались добиться встречи с доктором Жавом. С тех пор как покинул префектуру полиции и вернулся на бульвар Османн, он ни с кем, кроме Жозефы, не виделся. И видимо, снял телефонную трубку с рычага, потому что при наборе его номера неизменно слышатся короткие гудки».

— Ты намерен повторить заказ? — удивилась мадам Мегрэ, заметив, что муж подает знак гарсону.

Да, он попросил принести еще этого ординарного вина. Комиссара мучила жажда. Но главное — ему все еще не хотелось уходить отсюда.

— А что ты сам об этом думаешь? — продолжила она вполголоса.

В ответ он лишь пожал плечами. На этот вопрос он обычно отвечал, что никогда не думает, и это почти соответствовало действительности. Сейчас перед его мысленным взором начали вырисовываться два фигуранта:

Эвелин Жав и доктор Негрель. Они уже не были какими-то полностью абстрактными понятиями. Особенно зримо с того момента, как он увидел фотографию, представала Эвелин, и на месте Жанвье он немедля отправился бы в Конкарно.

Совсем необязательно, что ключ к разгадке преступления находится именно там. Тем не менее основную часть своего бренного существования молодая женщина провела в этом городе, и комиссару нестерпимо хотелось ближе познакомиться с этим периодом ее жизни.

Не воспитывали ли ее монахини? Мегрэ мог бы поклясться, что так оно и было, учитывая ее манеру вести себя и глядеть в зрачок камеры. Его воображение рисовало дом Эвелин — наверняка угрюмый, вероятно насквозь пропитанный запахом рыбы, без хозяйки, и ее саму — в окружении отца и брата, для которых весь свет сходился клином на их заводе.

Привыкла ли она к жизни в Париже? Или продолжала, устраивая обед либо давая прием, чувствовать себя неуклюжей провинциалкой?

Парижанином не был и Негрель, несмотря на свою внешность героя-любовника. Выходец из Нима, протестант.

Закончив учебу, не стал потеть над созданием собственной клиентуры, а сделался ассистентом своего профессора.

Лассаню удалось вынудить Негреля признаться, что раньше его дом на улице Сен-Пер посетили несколько женщин, но речь наверняка шла о девицах легкого поведения с Сен-Жермен-де-Пре, Мегрэ был готов побиться об заклад. И комиссар ничуть не сомневался, что они не задерживались надолго и что ни одна из них не провела в постели молодого медика целую ночь.

Но вот уже год, как он помолвлен. Мегрэ захлестнуло искушение сейчас же позвонить Жанвье и выяснить имя суженой Негреля. Дочь известного адвоката. И навещала его. В перспективе это сулило скандал.

Тем временем влюбленная парочка, оставив чтиво на столике, удалилась в сторону базилики Сакре-Кер. Девушка, проходя мимо мадам Мегрэ, с усмешкой покосилась на ее шляпку, хотя ничего нелепого в ней не было.

Сама она конечно же ничем не прикрывала волосы, постриженные коротко, как у какого-нибудь римского императора.

— Что пишут в твоей газете?

— Вероятно, то же самое.

Он машинально раскрыл номер. Редактор также вынес на первую страницу фотографию, но не Эвелин Жав, а ее брата — Ива Ле Терека, облокотившегося на стойку бара в отеле «Скриб».

Он совсем не походил на сестру: плечист, коренаст, под ежиком, должно быть, рыжих волос — костистое лицо.

Конкуренту проныры Лассаня не удалось заполучить, ни Негреля, ни Жава, а посему он накинулся на родственника жертвы.

Как он выяснил, Ив Ле Терек был женат, имел двоих детей, жил на собственной вилле в трех километрах от Конкарно. После смерти отца сменил его на посту руководителя консервного завода.

«— После замужества сестра ни разу не появилась в родных краях, уж и не знаю почему, но, наверное, ее муж хотел, чтобы она держалась подальше от родительской семьи.

— Выходит, вы с тех пор не виделись?

— Да нет, изредка наведывался к ней, когда бывал в Париже. Как-то раз даже захватил с собой на бульвар Османн жену и детей, но создалось впечатление, что в нас там не очень-то нуждались.

— Почему же?

— Мы люди простые и вращаемся в разных с доктором Жавом кругах…

— Он обзавелся медицинским кабинетом благодаря приданому вашей сестры, верно?

— У жениха и су не было за душой. Скорее долги. Отец рассчитался по ним, а также оплатил все, что вбухали в апартаменты на бульваре Османн.

— Вы недолюбливаете зятя?

— Я этого не говорил. Мы с ним — разного поля ягодки, или точнее: он хотел бы, чтобы так считали, но, в конце концов, его мать — всего лишь учительница…»

Тут явно разбередили старые раны. Действительно, столкнулись два мира. Семья Ле Терек, несмотря на свое богатство, продолжала вести в провинции простую и суровую жизнь, в то время как Жав, пообтесавшись в парижских кругах, вырвался вперед.

Однако денежки-то поступали от производителей консервированных сардин.

«— Поверьте, унаследовав половину завода, сестра каждый месяц получала кругленькую сумму.

— Она вышла замуж на условиях совместного владения хозяйством?

— К сожалению.

— А вы?

— Я тоже. Но у нас все по-другому, так как моя жена — дочь судовладельца, ее родственники этого же корня, что и мы.

— Вы считаете, что имело место преступление?

— А вы разве полагаете, что Эвелин сама себе сделала укол, а затем, согнувшись вдвое, забилась в шкаф, чтобы умереть там, предварительно заперев его? Где ключ от шкафа? Куда подевалась одежда?

— Кто же, на ваш взгляд, убийца?

Ле Терек открыл было рот, чтобы ответить, но спохватился.

— Я не хочу навлечь на себя обвинение в клевете.

Факты говорят сами за себя, разве не так? Что касается утверждений некоторых особ насчет якобы имевшегося у нее любовника, то это — наглая ложь. Эвелин не способна на такое. Она была женщиной, лишенной какого бы то ни было темперамента. Мужчины ее пугали. Девушкой, явившись на танцы, она весь вечер просиживала в уголке, соглашаясь танцевать только со мной.

Взгляните на этот снимок. Помню, с каким невероятным трудом ей удалось раздобыть купальник, который закрывал бы почти все тело. Она же выглядела в нем посмешищем.

— Эвелин часто писала вам?

— По случаю дней рождений — моего, жены и детей, а также под Новый год.

— Она знала о своей болезни?

— Во всяком случае, Эвелин понимала, что не протянет до старости, но на судьбу не роптала.

— Была ли она верующей?

— Пока жила с родителями была очень набожной и каждое утро ходила к мессе. Потом, как я выяснил, под влиянием мужа она перестала чтить Бога.

— Считаете ли, что ваша сестра была несчастным человеком?

— Убежден в этом.

— На чем основывается ваше мнение?

— Такие вещи чуют нутром. Например, на том, как она с мягкой улыбкой говаривала мне: «Непременно забегай ко мне всякий раз, как будешь в Париже. И не забудь передать ребятишкам, что тетя думает о них…»

И тем не менее в шкафу-то ее нашли голой. Может, ее раздел убийца, совершив злодеяние? Но и эта гипотеза казалась довольно сомнительной, тем более что не так-то легко снять с покойника одежду. Да и вообще, зачем это понадобилось?

Что сейчас поделывает Жав, оставшись в одиночестве с Жозефой в доме на бульваре Османн? Какие показания он дал Жанвье и следователю Комельо касательно своего скоропалительного вояжа в Париж?

Если уж Комельо не вынес постановления об аресте, значит, у следствия возникли серьезные сомнения и шансы каждого из подозреваемых оказаться на скамье подсудимых почти наверняка расценивались примерно как равные.

Теперь Мегрэ не терпелось узнать побольше о Филиппе Жаве и его личной жизни. Не было ли у него любовницы, второго семейного очага? Или, как полагало большинство, он в самом деле, будучи салонным медиком, оставался человеком строгих правил?