Джокертаунская комбинация - Милан Виктор - Страница 87

Короче говоря, белые люди смотрели на него как на отстающего в развитии – добросердечного и заслуживающего сочувствия, но немного отсталого. Никто не ставил ему в вину, если он не справлялся с чем-то сам – в конце концов, это не он был виноват, а исторические обстоятельства, – и это означало, что никто не ждал от него многого.

После того как Шэд выяснил это, он сумел отлично вписаться. Опека над ним нравилась ему несколько меньше, чем страх перед ним, но он оставался самодостаточным внутри, кем бы он ни был. Маски, которые он носил, стали другими, но по-прежнему оставались масками.

Он все еще носил маску ночи, лучшую из всех. После того как клуб закрывался, он выходил на долгие прогулки, исследуя части города, которые в другой реальности были Джокертауном. Музыка играла в его голове, музыка, которой здесь даже не существовало, и картины возникали в памяти, образы портативного концентрационного лагеря, устроенного на старом складе, джокера в галстуке с простреленной головой, воспоминание о тяжелом взгляде Лизы Тригер, взгляде человека, прошедшего тюрьму, о ящиках с золотом и наркотиками, о Нельсоне Диксоне и Блезе, приветствующих друг друга на длинном столе для заседаний…

Зеленые холмы неведомого места, которое он, вероятно, больше никогда не увидит.

Подвешивать их на фонарях, понял он, было слишком милосердно.

Он точно знал, куда пойдет, когда окажется дома. И что он будет там делать.

Во время своих длинных прогулок в четыре утра он разрабатывал план, шаг за шагом. Невозможный на первый взгляд.

Но одной теплой августовской ночью он стал возможен. Она была тут, рисовала на тротуаре со своей бейсболкой, лежащей рядом. Мелок. Это было слишком нормально и слишком внезапно, чтобы он удивился. И он просто пересек улицу и опустил в ее кепку пятидолларовую монету с изображением Николая Бухарина. На ее рисунке была улица, залитая дневным светом с позолоченным Эмпайр-стейт-билдинг на заднем плане. Она поглядела ярко-зелеными глазами и слегка усмехнулась.

– Помнишь меня? – спросил он. – Я хочу вернуться домой.

Она странно хихикнула, от чего мороз пробежался у него по спине. Потом положила свой мелок в маленький мешочек на поясе, надела кепку на спутанные темные волосы, внезапно встала и схватила его за руку. Не обращая внимания на мелкую монету, зазвеневшую по земле, она почти бегом потянула его вниз по улице. Потом она грубо толкнула его в стену и обвила руки вокруг шеи. Слабый жалобный звук вырвался из ее горла. Ее ладони быстро лапали его. Она начала тереться бедрами о его промежность, словно старая шлюха. Работающая на автопилоте.

Запах разлагающихся отбросов комом встал в горле Шэда.

– Эй, – сказал он, – ты это серьезно, что ли?

Ее губы раздвинулись в оскале. Одна ладонь сжала промежность, пальцы другой скрючились перед лицом. Свет далеких фонарей блестел на острых перламутровых когтях. Яйца Шэда втянулись в пах.

– О’кей, – сказал Шэд, – все, что захочешь. Не возражаешь, если выйдем на свежий воздух? Мне от этого запаха дурно.

Она ничем не высказала своего отношения, так что он просто поднял ее на руки и пошел по стене на крышу. Это позабавило ее, и она погладила его член сквозь плохо пошитые пролетарские штаны. Оказавшись на крыше, он снял свой купленный на черном рынке пиджак из Маньчжурии и расстелил его. Уличная художница стянула свои «левайсы» вместе с ботинками, легла и снова странно захихикала. Он снял свою обувь и брюки и стал на колени между ее ногами. Запах ее возбуждения достиг его ноздрей, и он почувствовал, как кровь прилила к коже, ударила в голову и унесла его куда-то далеко.

Потом все было быстро и жестко. К тому моменту, как акт был закончен, его одежда была изорвана в клочки, на спине красовалось с две дюжины порезов. Едва дыша и борясь с тошнотой, он чувствовал себя так, будто его сбил и переехал груженный феромонами грузовик.

Шэд с трудом встал на ноги и принялся натягивать одежду. Девушка радостно посмотрела на него и начала кружиться по крыше: худые бледные ноги и ягодицы выделялись на фоне темного пальто, которое она так и не сняла. Он поднял и натянул свой пиджак. Ему было холодно, и он забрал немного тепла у все еще осенней ночи, его облако тьмы поднималось над зданием, когда он пил свободные фотоны.

Он спросил себя, хотела ли она этого с самого начала, и если да, то почему ходила вокруг да около. Может быть, она влюбилась в него.

Забавный способ продемонстрировать любовь.

Уличная художница зашла со спины, обвила руки вокруг его талии. Она прижалась к нему очень крепко и принялась раскачиваться туда-сюда, перенося вес с одной ноги на другую. Ее руки спустились ниже, надавив на член.

– У меня квартира здесь недалеко, – сказал он. – Не возражаешь, если мы пойдем туда, или все должно происходить прямо на улице?

Она снова никак не высказала своего отношения. Шэд поднял ее, укрыл их обоих темнотой и пошел по прямой, вверх и через здания, пока не пришел на свой незаконно занятый чердак. Он включил свет, незаконно подключенный к городской сети. Уличная художница уже лежала на кровати: ноги разведены, руки вытянуты к нему.

Шэд посмотрел на обнаженное влагалище и худые ноги в тяжелых ботинках. Маленькие камешки от рубероида на крыше все еще липли к коже.

– Не много времени в своей жизни ты отводишь на романтику, – сказал он. Он склонился, принялся расшнуровывать ботинки. – Давай по крайней мере снимем это, хорошо?

Второй акт был немногим менее бешеным, чем первый. После него Шэд лежал лицом вниз на кровати, а она осторожно слизывала кровь из ран, которые ему нанесла. К этому моменту стало очевидно, что купалась она нечасто. Он затащил ее в душ и тер всю, пока она вертелась, танцуя на кончиках пальцев, и теплая вода плескала вокруг.

Когда он вручил ей одно из своих пролетарских полотенец, она с подозрением обнюхала его, прежде чем использовать. Голая, с мокрыми волосами, она выглядела теперь лет на двенадцать, не старше. Великолепно, подумал Шэд, теперь к списку своих преступлений он добавил педофилию.

Он достал из кармана бумажник и вынул фото, бережно вырезанное из New York Herald and Worker за 1988 год, который он нашел в библиотеке. Он показал ей фото.

– Это куда я хочу попасть, – сказал он ей. – Остров Эллис. Рокс. О’кей?

Она взяла картинку, посмотрела без интереса и отдала ему. Потом забралась в его узкую постель, свернулась калачиком и закрыла глаза.

Он сел на краю кровати и посмотрел на нее. Ее тело было покрыто шрамами и костными мозолями, на одном плече был желтый ушиб. По стороне одного бедра бежал длинный ножевой порез. Шэд провел по шраму пальцем, и печаль подкатила к горлу.

– Дерьмо, девочка, – сказал он, – ты не должна жить так. Даже в моем родном мире можно найти кого-нибудь, кто позаботится о тебе. Черт, я позабочусь о тебе. И не важно, что ты не можешь говорить. – Он посмотрел на нее. – Ты меня понимаешь? Я позабочусь о тебе, о’кей? Там, в мире, где у меня больше денег, с которыми я знаю, что делать. Мы можем жить как короли. В любом месте, как захочешь. О’кей?

Уличная художница спала.

Он свернулся рядом с ней, обхватив со спины, и попытался обдумать, что за предложение он только что сделал. Заботиться о немой дикой девочке-джокере, чьи таланты ограничивались рисунками мелом и неразборчивым животным сексом. Определенно, понял он, это не тот вид отношений, который одобрят социальные службы.

Ему на ум пришли и другие возможные последствия. Если это была ее обычная модель сексуального поведения, она могла быть носителем любого числа болезней, некоторые из которых были ему известны лишь по названию, а некоторые могли происходить из других миров. Может быть, ему стоило промыть член спиртом. А если ему удалось оплодотворить ее… ну. Оба родителя были дикими картами, что означало стопроцентную вероятность, что и ребенок будет носителем соответствующей цепочки в ДНК, и 99 процентов на то, что он либо умрет, либо станет джокером, когда вирус проявит себя.