Джокертаунская комбинация - Милан Виктор - Страница 68

– Как они узнали, где вас найти?

– Понятия не имею.

– Правда? У вас нет никаких связей с Лэтхемом?

– Мы собирались взять его в разработку. Поверь, для нас это стало таким же сюрпризом, как для тебя.

Через несколько секунд Вероника спросила:

– У тебя все в порядке?

– Да. Жизнь продолжается, ты знаешь.

– Я знаю, – ответила Вероника.

Когда она повесила трубку, ее руки дрожали. Лэтхем. Она видела его по телевизору: элегантный костюм, аккуратная стрижка, глаза, холодные как зимнее небо. Брат Джерри был компаньоном Лэтхема в «Лэтхем и Стросс», и он рассказывал истории о нем. Он производил настолько нечеловеческое впечатление, что брат Джерри считал его скрытой дикой картой, думал что вирус каким-то образом убил все его эмоции. Сама мысль о том, что он может быть каким-то образом замешан в смерти Ханны, была ужасающей. Все равно что открыть крошечную коробку и обнаружить в ней весь мир.

Больше этой ночью она не могла ничего сделать. Она пошла спать, но не заснула. Она лежала и видела Лэтхема, и Ханну, и Нэнси.

Снег выпал на Лонг-Айленде и не растаял. У него были газоны, чтобы скапливаться там сугробами, и дети, лепившие из него снеговиков. В том декабре Вероника сидела в своей клетке и слушала завывания ветра.

В канун Рождества Нэнси принесла ей бутылку белого вина, украшенную лентой. Вероника завернула старинную серебряную расческу, просто на всякий случай, и кажется, Нэнси была тронута. Позже Вероника слышала, как та плакала внизу.

Раньше она спускалась в квартиру Нэнси только на собрания W.O.R.S.E. Она агонизировала несколько минут, потом тихо прошла вниз. Нэнси растянулась на диване, сжав подушку. Она даже не подняла взгляд, когда Вероника легла рядом и обняла ее.

– Никто не должен оставаться в одиночестве на Рождество, – сказала Вероника.

– Все, все просто распадается на части, – ответила Нэнси. – Я должна была ехать в Коннектикут, а потом их дети заболели корью, и я…

– Все хорошо, – сказала Вероника.

– Поверить не могу, что ты так добра ко мне, когда все так плохо. Я оставляю тебя там одну, ночь за ночью.

– Ты и так делаешь очень много, – сказала Вероника, пытаясь быть великодушной.

– Нет. Я завидовала. Тебе и Ханне. Мы были… – она не смогла продолжить.

– Вы были любовницами.

– Много лет назад. Но она устала от меня.

Вероника поцеловала ее в макушку. Нэнси посмотрела на нее, беспомощная и уязвимая.

Вероника сняла ее очки и положила их на стол, затем поцеловала ее в губы.

Они занимались любовью неловко, с едва осознаваемой страстью и без самоотдачи. Вероника стеснялась своего тела. Без физических упражнений, с нарушенным метаболизмом и развившейся любовью к сладкому, которую она не могла контролировать. Ей приходилось прилагать усилия, чтоб оставаться на метадоне и не вернуться к героину. У нее не оставалось воли на диету. За полтора месяца она набрала пятнадцать фунтов и продолжала толстеть.

Лобок Нэнси был покрыт прекрасными темными волосами, а ее кожа казалась нездорово-бледной. Вкус ее влагалища казался странным и кислым. Вероника поняла, что вспоминает Ханну, и заставила себя продолжать.

В конечном счете они оказались в спальне. Они обнимали друг друга всю ночь, но не пытались снова заняться любовью. К утру Вероника проснулась, чтобы увидеть, что Нэнси отвернулась и храпит тихонько в подушку. Вероника встала вскоре после рассвета, оделась. Она вернулась в спальню, чтобы слегка поцеловать Нэнси в лоб. Та проснулась на мгновение, чтобы сжать ее руку, и снова заснула.

После этого Вероника оставалась в своей комнате. Она оставалась там в жестокие морозы января и в еще более суровые февральские морозы. Одним воскресным днем температура упала ниже восемнадцати градусов, весь Лонг-Айленд покрылся льдом, а Вероника не могла подняться с постели. Она думала о Ханне, о том, что они делали вместе. Она думала о происшествии в банке, о том, как изменилось лицо Ханны перед тем, как она схватила пистолет охранника и начала стрелять. Она думала о Ханне, повешенной в своей камере, мертвой Ханне.

Она зарылась глубже в одеяла. У нее появились еще лишних десять фунтов, и теперь она чувствовала постоянную тяжесть. Лиз устроилась у нее на спине, и они проспали вдвоем целый день.

К ночи Веронике стало плохо.

Это не было похоже ни на что, о чем бы она слышала или могла бы вообразить. Внезапно она вдруг очутилась вне своего тела, заполнив комнату легче, чем воздух. Она отстраненно почувствовала конвульсии тела. Рвота сочилась изо рта, и Вероника знала отстраненно, что, если тело не перевернуть, оно, вероятно, захлебнется. К счастью, тело повернулось, потом приступ кашля заставил его согнуться.

Нэнси поднялась наверх посмотреть, что случилось, когда Вероника упала с кровати на пол. Она нашла банку гидрокодона и заставила Веронику проглотить три таблетки, пропихнув их в ее распухшее, саднившее горло.

Понадобилось еще четверть часа, чтобы спазмы прошли.

– Я должна выйти отсюда, – прошептала Вероника. – Мне все равно, что будет.

На следующее утро она отнесла Лиз к ветеринару и зарегистрировалась в программе медикаментозного лечения Синая. Это заняло шесть недель. Она сбросила набранный вес, потом набрала его снова. Волосы выпадали клочьями, а гусиные лапки, появившиеся у глаз, так никуда и не делись, даже когда она стала чистой и снова смогла спать.

У нее все еще оставались деньги, заработанные проституцией, достаточно, чтоб продержаться до конца года после выписки из больницы. Но ей нужно было что-то, чтобы заполнить пустоту дней. Никто ее не искал. Она подстриглась под мальчика и купила себе новую одежду – брюки и свитера, все темное, все объемное.

Она нашла себе квартиру, в нескольких кварталах от Нэнси.

Нэнси просто кивнула, когда Вероника сообщила ей последние новости. Немного поплакала, когда она забрала свои последние вещи.

– Я не очень-то тебе помогла, да? – спросила Нэнси.

– Ты спасла мою жизнь.

Нэнси сжала ее в объятиях, потом отпустила.

Вероника нашла работу секретаря и регистратора в страховом офисе Линбрука. Она получала минимальную зарплату и наблюдала, как босс заигрывает с другими секретаршами, крепкий, вечно жующий жвачку мужчина тридцати лет. Она не испытывала ровно никакого интереса к хорохорящемуся страховому агенту в полиэстеровом костюме. Однако это был первый раз в ее жизни, когда мужчина проигнорировал ее. А почему нет? Она выбыла из игры. Лишний вес, унылые стрижка и одежда, ни макияжа, ни парфюма, болезненная кожа с высыпаниями из-за любви к сладкому.

Это было летом, летом 1989-го, до того, как она увидела, что мир вокруг нее изменился. Вместе того чтобы пойти домой, она сидела на газоне у библиотеки и наблюдала за детьми, играющими в траве. Это был идеальный полдень: чистое небо, легкий ветер, колышущий листья. Она могла смотреть на все это и понимать объективно, как это было красиво. В первый раз за многие годы она поверила, что однажды взглянет на закат и по-настоящему почувствует его, и не будет переполнена ни смертью Ханны, ни страхом, что саму ее могут найти, ни переживаниями о весе и о том, что она собирается делать со своей жизнью.

Ей стало вдруг интересно, что происходит в мире. В своей новой квартире она ни разу еще не включала телевизор. Она купила газету, села на лавку и начала читать.

Заголовки были полны чего-то, что называлось «джамперы».

Она заставляла себя не перескакивать через строки, игнорируя шум в ушах и спазмы в желудке. По всему городу банды тинейджеров развили способность каким-то образом меняться сознанием с ничего не подозревающей жертвой. Подростки разгуливали в заимствованных телах, убивая, грабя и терроризируя город, а потом, когда все было сделано, они прыгали обратно, в свое тело.

Еще раз Вероника вспомнила сцену в банке, симпатичного беленького мальчика, чьи глаза потухли в ту же минуту, как изменился взгляд Ханны.