Мегрэ в школе - Сименон Жорж - Страница 20

— Зачем вы задаете мне все эти вопросы?

— Потому что твой отец в тюрьме. Ведь не он же стрелял в Леони Бирар, верно?

Он смотрел прямо в глаза мальчику, и тот не дрогнул.

— Ты знаешь, что стрелял не он. Значит, это сделал кто-то другой. Разве тебе хочется, чтоб твоего отца осудили?

— Нет.

Чувствовалось, что мальчик начинает колебаться, и поэтому Мегрэ не стал настаивать. Накануне, в своем углу, он уже думал об этом, спрашивал себя: не хотел ли Жан-Поль, тайком от самого себя, от своего отца и матери, быть самым обыкновенным мальчишкой? Не только потому, что отец его был учителем. Они не ходили в церковь. Они одевали его не так, как других мальчишек. Их дом ничем не походил на другие дома в деревне, у них была другая жизнь.

Его мать никогда не смеялась, она скользила словно тень, приниженная и кающаяся. Она сделала что-то очень плохое, и чтобы наказать ее, другая женщина стреляла в нее.

И женщина эта не была осуждена! Разве это не подтверждало ее правоту?

Может быть, Жан-Поль любил их? Волей-неволей он был частицей клана, в его жилах текла та же кровь.

Все это было очень трудно объяснить. Были какие-то неуловимые нюансы, которые сразу же исчезали, едва начнешь пользоваться словами.

— Предположим, ты знаешь какой-то факт, которого вполне достаточно, чтобы вызволить из тюрьмы твоего отца…

Ощупью пробираясь вперед, он несказанно удивился, увидев, как Жан-Поль быстро поднял голову и посмотрел на него со страхом и восхищением. Мальчик уже открыл было рот, хотел, видимо, что-то сказать, но промолчал и, чтобы успокоиться, сжал кулаки.

— Видишь ли, я стараюсь только понять. Я ведь не знаю твоего отца, но убежден, что солгать он не мог. Он утверждает, что не входил в сарай утром во вторник, и я ему верю.

Мальчик по-прежнему настороженно наблюдал за ним.

— С другой стороны, и Марсель Селье мне кажется хорошим мальчиком. Когда ему случается соврать, он тотчас же идет исповедоваться. У него вроде бы нет никакого повода обвинять твоего отца. Ведь он всегда ставит ему лучшие отметки, чем тебе. И тем не менее Марсель утверждает, что видел, как твой отец выходил из сарая…

И подобно тому, как вырывается пузырь на поверхность пруда, у Жан-Поля, старавшегося не смотреть на Мегрэ, вырвалось признание:

— Он врет.

— Ты уверен, что он врет? Тебе не кажется? Ты не из зависти говоришь это?

— Я не завидую ему.

— Почему ты не сказал об этом раньше?

— О чем?

— Что Марсель врет?

— По тому самому!

— Ты уверен, что он не видел твоего отца?

— Да.

— Почему?

Мегрэ думал, что мальчик заплачет, а может, даже зарыдает, но глаза Жан-Поля за стеклами очков оставались сухими. Только он сразу как-то сник, обмяк. Теперь в позе его не было ничего враждебного: ведь защищаться-то уже не надо.

Видимо чувствуя, что ноги у него подкашиваются, он уселся прямо на бревна неподалеку от комиссара. И это было единственным признаком того, что он сдался.

— Я его видел.

— Кого ты видел?

— Марселя.

— Где? Когда?

— В классе у окна.

— Расскажи мне по порядку, как все произошло.

— А ничего не происходило. Просто Пьедебёф пришел в класс за отцом, и оба они пошли в канцелярию мэрии.

— Ты их видел?

— Да. С моего места их было видно. Они вошли под своды, а все ребята стали шуметь, как обычно.

— Ты не встал со скамьи?

— Нет.

— Ты никогда не балуешься?

— Нет.

— А где был Марсель?

— У первого окна слева, у того самого, что выходит во двор и в сады.

— Что он делал?

— Ничего. Смотрел в окно.

— Он тоже никогда не балуется?

— Изредка.

— И когда же?

— Когда в классе Жозеф.

— Сын мясника?

— Да.

— Ты сидел за своей партой. Марсель стоял у окна слева. Отец и Пьедебёф были в канцелярии. Так?

— Да.

— Окна были открыты?

— Нет, они были закрыты.

— Но ты все же слышал шум из кузницы?

— Кажется, слышал. Да, я почти в этом уверен.

— Что произошло дальше?

— Марсель отошел от окна и пересек класс.

— Для чего?

— Чтобы подойти к одному из двух окон справа.

— К тому самому, из которого видна задняя часть дома Леони Бирар?

— Да.

— В этот момент отец все еще был в мэрии?

— Да.

— Марсель ничего не сказал?

— Нет. Он смотрел в окно.

— Ты не знаешь, на что он смотрел?

— С моего места мне было не видно.

— Ты частенько наблюдаешь за Марселем?

Он смущенно пробормотал:

— Да.

На этот раз Мегрэ не спросил его почему. Оба они — хорошие ученики, но поскольку Жан-Поль был сыном учителя, претендовать на место первого ученика в классе он не мог. Так что первым всегда оказывался Марсель.

Кроме того, Марсель был мальчиком из хора и в воскресенье надевал стихарь. У него были друзья. Ну, например, Жозеф, сын мясника, с которым он шептался на переменках, а после уроков играл.

— Ты видел, куда пошел твой отец, выйдя из мэрии?

— Он пошел к нашему дому, чтобы выпить там чашку кофе.

— Окно в кухне было открыто?

— Нет. Но я знаю, что он выпил чашку кофе. Он всегда так делает.

— Значит, отец не входил в сарай для огородных инструментов?

— Нет. Выйдя из дому во двор, он сразу же направился к школе.

— Марсель по-прежнему стоял у окна справа?

— Да.

— Почему ты не сказал об этом сразу?

— А когда говорить-то?

Мегрэ постарался припомнить все по порядку:

— Постой… Тело Леони Бирар обнаружили после полудня. Вас допрашивали сразу?

— В этот день нас не допрашивали. Мы толком и не знали, что там произошло. Видели только, как входили и выходили люди. Потом приехала полиция.

Значит, во вторник никто не обвинял учителя открыто. Марсель Селье ничего и никому не сказал, даже родителям.

Следовательно, в то время у Жан-Поля не было никаких оснований уличать Марселя во лжи.

— Ты был на следующий день в классе, когда допрашивали Марселя?

— Был, но нас вызывали в канцелярию поодиночке.

— Когда ты узнал, что он сказал, будто бы видел твоего отца в сарае? В четверг утром?

— Я не знаю.

— Твои родители говорили о Леони Бирар во вторник вечером?

— Только когда я уже лег спать. Краем уха я слышал, о чем они говорили. Мама твердила, что она во всем виновата, а отец успокаивал ее: это, мол, пустые сплетни, все знают, что он тут ни при чем.

— Почему ты не протестовал, узнав, что Марсель его обвиняет?

— Мне бы никто не поверил.

Мегрэ снова показалось, будто он почувствовал какой-то почти неуловимый оттенок, пустяк, который нельзя было объяснить. Ребенка, конечно, не радовали обвинения, выдвинутые против отца. Он, видимо, немного стеснялся того, что отец сидит в тюрьме. Но в то же время в нем что-то настораживало. Может, он хотел — безотчетно, невольно — отделиться от своих родителей, упрекая их за то, что они не такие, как все.

Вернее, они были не совсем такие, как все, и жители деревни, вместо того чтобы сторониться их, восставали против них.

Жан-Поль завидовал Марселю.

Будет ли он обвинять его в свою очередь?

В глубине души он не поддался этому дурному чувству. Дело здесь было не в трусости — во всяком случае, не только в трусости. Напротив, подобную позицию можно считать честной по отношению к другим.

Ему представился случай обличить Марселя, обозвать его лгуном. Сделать это было просто. Слишком просто.

А он, видимо, не хотел, чтоб победа ему досталась так дешево.

И еще одно: ему не поверили бы. В самом деле, кто бы ему в деревне поверил, если бы он пришел и сказал:

«Селье солгал. Мой отец не выходил из сарая. Я видел, как он вошел в дом, вышел оттуда, пересек двор. А в этот момент Марсель был у противоположного окна, откуда видеть он ничего не мог».

— Ты ничего не сказал маме?

— Нет.

— Она очень плачет?

— Она не плачет.

Это было еще хуже. Мегрэ хорошо представлял себе атмосферу в доме в эти последние дни.