Мегрэ в Нью-Йорке - Сименон Жорж - Страница 18

У Мегрэ погасла трубка, а ему сейчас так надо было затянуться, чтобы освоиться с обстановкой. Он держал трубку в руке, и вид у него был, наверное, довольно растерянный, потому что тучная дама опять улыбнулась ему — улыбка казалась кукольной на ее грубо раскрашенном лице — и сказала:

— Можете курить. Робсон тоже курил трубку. Я тоже покуривала несколько лет после его смерти. Может быть, вы меня не поймете, но это как-то приближало меня к нему.

— Вы создали очень интересный номер, — из вежливости пробормотал комиссар.

— Откровенно говоря, лучший в этом жанре. Это вам всякий скажет. Робсон был неподражаем. Как он умел держаться! Вы не можете себе представить, что значит в нашей профессии умение держаться. Он одевался на французский манер — облегающие штаны до колен и черные шелковые чулки. Икры у него были умопомрачительно красивы. Одну минуточку!

Она порылась не в сумочке, а в шелковом мешочке с серебряной застежкой и вытащила оттуда фотографию, рекламную фотографию своего мужа в наряде, который она только что описала, — черная полумаска, нафабренные усы: напружинив ноги, он протягивал палочку — волшебную палочку! — к невидимым зрителям.

— А вот я в те времена.

Женщина неопределенного возраста, тоненькая, грустная, прозрачная, положив подбородок на сжатые руки и приняв самую неестественную позу, смотрела куда-то в беспредельность ничего не выражающим взглядом.

— Мы, можно сказать, объездили весь мир. В некоторых странах Робсон надевал на свой костюм красный шелковый плащ, и, когда в номере «Волшебный гроб» на него падали красные лучи прожектора, в нем и впрямь появлялось нечто сатанинское. Я надеюсь, вы верите в передачу мыслей на расстоянии?

Было душно. Безумно хотелось глотнуть свежего воздуха, но на окнах висели плотные шторы из выцветшего плюша, тяжелые, как театральный занавес. Как знать? Мегрэ подумал, что эти шторы скорее всего были вырезаны из какого-нибудь старого театрального занавеса.

— Жермен сказал, что вы ищете не то сына, не то брата.

— Брата, — торопливо ответил Мегрэ: он сообразил, что ни один из «J and J» по возрасту никак не мог быть его сыном.

— Я так и подумала. Я было не совсем поняла. Но ожидала увидеть пожилого человека. Кто из них ваш брат? Скрипач или кларнетист?

— Не знаю, сударыня. Мой брат исчез, когда был еще ребенком. Мы совсем недавно, и то случайно, напали на его след.

Это было смешно, отвратительно; тем не менее он не мог сказать правду этим людям, которые упивались всякой нелепицей. И все-таки он еще вел себя с ними по-божески, но дурак Декстер, отлично знавший, что все это сказки, казалось, не на шутку расчувствовался и даже начал всхлипывать.

— Сядьте ближе к свету — я хочу рассмотреть ваше лицо.

— Не думаю, чтобы мы с братом были похожи.

— Откуда вам знать? Ведь его похитили ребенком! Похитили!.. Еще не хватало! Теперь уж придется играть эту комедию до конца.

— По-моему, ваш брат — скорее всего Джоаким. Или нет, подождите… Верхней частью лица вы напоминаете Джозефа. А может быть, я просто путаю имена? Представьте себе, я всю жизнь путала имена… У одного были длинные белокурые волосы, как у девушки, почти такого же цвета, как мои.

— Наверное, это Джоаким, — сказал Мегрэ.

— Дайте подумать. Откуда вы знаете? Другой был довольно плотный и носил очки. Как странно! Мы прожили вместе с ними почти целый год, но кое-что совершенно изгладилось из памяти, а другое помнится, словно это было вчера. Мы все подписали контракт на турне по Южным штатам — Миссисипи, Луизиана, Техас. Это было очень тяжело: тамошние жители — сущие дикари. Некоторые являлись на представление верхом. Однажды во время нашего номера убили негра — уж не знаю, за что. Я стараюсь припомнить, с кем из них двоих была Джесси. Джесси или Бесси?.. Кажется, Бесси… Нет, Джесси! Точно, ее звали Джесси: однажды я обратила внимание, что они составляли три «J — Джозеф, Джоаким, Джесси…

Если бы Мегрэ мог не спеша задавать вопросы и получать на них точные ответы! Вместо этого приходилось выслушивать старческую болтовню и следить за бесконечными изгибами ее мыслей, которые, видимо, никогда не отличались последовательностью.

— Бедная малютка Джесси! Она была такая трогательная. Я взяла ее под свое покровительство — она ведь была в деликатном положении.

Что это означает — «деликатное положение»? В свое время, конечно, это разъяснится.

— Она была маленькая, тоненькая. Я в те времена тоже была маленькой, тоненькой, хрупкой, как цветочек. Вы знаете, меня называли Ангелом?

— Да, знаю.

— Это Робсон так меня звал. Не «мой ангел» — это банально, а просто — Ангел. Не знаю, улавливаете ли вы разницу. А Бесси, то есть Джесси, была совсем молоденькая. Сомневаюсь, было ли ей восемнадцать. И чувствовалось, что она несчастна. Не знаю, где они ее нашли. Я говорю «они», потому что не помню, кто ее нашел — Джозеф или Джоаким. Они все трое не расставались, так что никто ничего не понимал.

— А что она делала во время вашего турне?

— Ничего. Она не была артисткой. По-видимому, она была сирота — я никогда не видела, чтобы она кому-нибудь писала. Кажется, они увезли ее от смертного одра ее матери.

— И она ездила вместе с труппой?

— Она ездила с нами всюду. Ей приходилось несладко. Наш импресарио был грубиян. Вы его знали, Жермен?

— Его брат и сейчас еще в Нью-Йорке. На той неделе мне о нем рассказывали. Он продает программки на Медисон.

— Обращался он с нами хуже, чем с собаками. Я думаю, он с удовольствием кормил бы нас ради экономии скотским пойлом. Жили мы в трущобах, там было полно клопов. В конце концов, он бросил нас в пятидесяти милях от Нью-Орлеана, увезя с собой всю выручку, и только Робсон…

К счастью, она вдруг решила откусить кусочек пирога, и Мегрэ получил передышку. Но очень скоро Люсиль утерла губы кружевным платком и возобновила рассказ:

— «J and J» — простите, что я так говорю: ведь один из них ваш брат — я держу пари, что это Джозеф, — «J and J» как артисты были нам не чета, до «звезд» им было далеко — они значились в конце программ. Ничего стыдного в этом нет, простите, если я вас обидела… Зарабатывали они очень мало, собственно говоря, ничего, но проезд им оплачивали, питание тоже, если только можно назвать это питанием. Между тем с ними была Джесси. Надо было покупать ей билеты на поезд. И еду… Еду-то, впрочем, не всегда… Подождите, сейчас вспомню… Держу пари, что я слышу Робсона…

Ее громадная грудь вздымалась под корсетом, короткие пальцы дрожали.

— Простите, сэр. Полагаю, вы верите в бессмертие души? А то бы так не старались найти своего брата, которого, быть может, нет в живых. Я чувствую, Робсон мне что-то говорит. Я это знаю, я уверяю, что так оно и есть. Дайте мне собраться с мыслями, и он скажет мне все, что вы хотите узнать.

Клоун так разволновался, что тихонько застонал. Но, может быть, этот стон относился к пирогу, которого ему никто не подумал предложить?

Мегрэ сосредоточенно смотрел себе под ноги, ожидая, когда все это кончится.

— Да, Робсон… Я тебя слушаю… Жермен, выключите, пожалуйста, лишний свет…

Должно быть, оба они привыкли к спиритическим сеансам: не вставая с кресла на колесиках, Жермен протянул руку и, дернув шнурок, погасил одну из двух лампочек торшера.

— Да, я их вижу… У широкой реки… Кругом хлопковые плантации… Помоги мне еще немножко, Робсон, миленький, как помогал когда-то… Большой стол… Мы все сидим за этим столом, на почетном месте — ты… «J and J»… Постой… Она сидит между нами… Прислуживает толстая негритянка…

Клоун опять застонал, но она продолжала монотонным голосом, которым, должно быть, говорила в давние времена, когда была ясновидящей в номере своего мужа:

— Джесси очень бледна… Мы ехали на поезде… Ехали долго… Поезд остановился в открытом поле… Все ужасно устали… Импресарио отправился расклеивать афиши… «J and J» отрезают по куску мяса от своих порций и отдают Джесси…

Наверное, ей было бы легче рассказывать без этой потусторонней театральщины. Мегрэ так и подмывало сказать ей: «Мне нужны только факты… И говорите, пожалуйста, по-человечески».