Мегрэ в меблированных комнатах - Сименон Жорж - Страница 22

— Вы думаете, она подаст сигнал?

— Держу пари, что сигнал существует.

— Вы уверены, что кто-то приходил к ней в отсутствие мужа?

— Убежден. Это единственное объяснение. Впрочем, возможно, что он звонил ей по телефону прежде, чем завернуть на эту улицу.

— Значит, им не нужно было никакого сигнала.

— Предположим, что в последний момент вернулась консьержка или пришел врач.

— Понимаю.

— Им необходимо было условиться о каком-нибудь сигнале на случай опасности. Это могло быть положение занавесок или что-нибудь другое. Я за последние дни столько уже смотрел на это окно, что, пожалуй, и не замечу разницы. Когда ты был здесь в последний раз?

— Позавчера.

Люка, подняв лицо к окну напротив, вдруг нахмурился.

— Тебя что-нибудь поразило?

— Еще не уверен. Надо посмотреть сверху.

Они поднялись в комнату Мегрэ, где прежде жил Паулюс.

Люка сразу же направился к окну:

— Когда я был здесь в первый раз, три дня назад, помню, что окно напротив было открыто.

— Совершенно верно. Продолжай.

— Может, я ошибаюсь, но мне кажется, что на окне не было этого медного горшка.

Посреди подоконника теперь в самом деле стоял медный горшок с каким-то зеленым растением.

Мегрэ вспомнил, что еще вчера он видел этот горшок в углу комнаты, на маленьком столике.

— Оставайся здесь. Наблюдай за улицей.

Он перешел на другую сторону и заглянул к мадам Келлер, которая приняла его с подчеркнутой холодностью. Она собиралась на рынок. Почтальон уже заходил; в ящике виднелось письмо, но не на имя мадам Бурсико.

— Скажите, мадам Келлер, когда вы были у мадам Бурсико сегодня утром, она просила вас что-нибудь переставить?

— Нет.

— Простите, что я настаиваю. Это очень важно. Вы убираете у нее в комнате. Если я не ошибаюсь, растение в медном горшке обычно стоит в левом углу, возле двери в столовую.

— Это его место.

— Вас никогда не просили поставить его на окно?

Мадам Келлер пристально взглянула на него, и Мегрэ понял, что она что-то вспомнила. Но ей не хотелось говорить это, потому что теперь она считала его жестоким человеком, который мучит ее подопечную.

— Она просила вас об этом, не так ли? Когда?

— Давно.

— А зачем?

— Не знаю. Это не мое дело.

Он сделал вид, что не замечает ее очевидного нежелания разговаривать, и продолжал:

— Несколько месяцев тому назад?

— По меньшей мере полгода.

Он понял, что приближается к цели, и почувствовал легкий трепет в груди. Боялся лишь, что стоявшая перед ним женщина снова замкнется, поэтому заискивающе улыбнулся ей:

— Полгода назад была осень. Окно, конечно, было открыто.

— Не помню.

— Вы наверняка уже убрали у нее, спустились к себе и готовились, как сегодня, пойти на рынок…

Она следила за ним с вниманием: чувствовалось, что по мере того, как он говорит, подробности всплывают у нее в памяти. Ее поразило то, что он угадывает все так точно.

— Я поднялась еще раз, да…

— Вы поднялись еще раз, хотя больше не должны были подниматься…

— Я забыла спросить у нее, что она хочет на завтрак… И нужно ли зайти в аптеку. Она попросила меня поставить медный горшок на окно.

— И не сказала почему?

— Потому что это полезно для растения. Было солнечно.

— А что произошло в следующие дни?

Побежденная, она с восхищением взглянула на комиссара:

— Удивительно, как это вы догадались. На следующий день опять было солнце, и я хотела снова поставить горшок на подоконник.

— А она приказала вам не делать этого?

— Да.

— Благодарю вас, мадам Келлер.

Он чуть было не спросил, не дала ли больная какого-нибудь поручения, но предпочел подождать, пока это проверит Люка.

— Вы опять собираетесь трепать ей нервы?

Не отвечая, Мегрэ поднялся по лестнице и постучался к больной. Его не пригласили войти. Он нажал на ручку, толкнул дверь и встретил устремленный на него взгляд Франсуазы Бурсико. Со вздохом, выражавшим покорность судьбе, она снова уронила голову на подушку.

— Простите, что я снова беспокою вас.

Она не произнесла ни слова, губы ее были сжаты, вся жизнь сконцентрировалась в глазах.

— Я хотел узнать, не мешало ли вам спать присутствие сиделки.

Все то же молчание.

— И я подумал, что, может быть, сегодня вы захотите мне что-нибудь сказать?

Она не шевелилась. Мегрэ походил по комнате, как бы невзначай остановился около зеленого растения и стал поглаживать его листья.

Потом, подобно тем людям, у которых, когда они приходят в гости, возникает мания все поправлять, Мегрэ взял в руки медный горшок и отнес его на столик.

— Ведь это его место, не правда ли? Консьержка, наверное, ошиблась.

Он нарочно не смотрел на нее. Постоял немного, обернулся. Увидел, что она побледнела еще больше и глаза ее забегали в панике.

— Вам неприятно, что я снял горшок с окна?

Поколебавшись несколько секунд, Мегрэ взялся рукой за спинку обитого бархатом стула, уселся на него верхом лицом к постели и приготовился зажечь трубку.

— Вы ждали его сегодня утром?

Никогда, вероятно, он не чувствовал на себе взгляда, полного такой ненависти, ненависти не пылкой, а приглушенной, смешанной с презрением и, может быть, с горькой покорностью судьбе.

— Он все еще в Париже, правда?

Он давал ей возможность подумать и в то же время прислушивался к звукам, доносившимся с лестницы.

— Если бы его не было в Париже, вы бы не волновались и не поставили бы горшок на окно. Ведь вы сами переставили его. Это сделала не консьержка. И не сиделка.

Она протянула костлявую руку к стакану с водой, стоявшему на ночном столике, и с усилием, заметным по напряжению ее шеи, выпила глоток.

— Сейчас, вот в эту минуту, нантская полиция занимается тем, что допрашивает человека, которого вы хорошо знали, — некоего Дедэ; Дедэ сообщит нам еще некоторые имена, а эти люди, в свою очередь, укажут на других.

Нервы у него были натянуты.

— Возможно, он и не придет. Наверное, ждал вашего телефонного звонка вчера или сегодня ночью, а вы не могли ему позвонить.

Пауза.

— Странно, почему он не нанял комнату или квартиру здесь же, в этом доме? Ведь тогда все было бы гораздо проще!

Ему показалось, что на ее сжатых губах появилась слабая улыбка.

Он вспомнил слова старой пьянчужки: «Красивая девчонка, кругленькая, как куропатка…»

— Вы знаете, Франсуаза, что произойдет?

Она нахмурилась, услышав, что он называет ее по имени.

— Он придет, потому что встревожен еще больше, чем вы. Он побоится, что мы вас арестуем, и захочет во что бы то ни стало предотвратить это.

Наконец он добился от нее первой реакции. Тело больной выпрямилось, и она с яростью крикнула:

— Я не хочу!

— Вот видите, он существует, я не ошибся.

— У вас нет никакой жалости!

— А он пожалел моего инспектора? Он думал только о своей личной безопасности.

— Это неправда.

— Допустим, что он думал только о вас…

Она сама еще не понимала, что в нескольких коротких фразах сказала ему больше, чем он надеялся от нее добиться.

— Да! Допустим, что он стрелял из-за вас, чтобы ваш муж, вернувшись из Бордо, не…

— Замолчите, ради Бога! Разве вы не понимаете, что все это отвратительно?!

Она потеряла хладнокровие. Не в силах больше лежать неподвижно в постели, она встала в рубашке, так что открылись ее ноги, ее худые икры. Она стояла на коврике и гневно смотрела на него.

— Арестуйте меня, раз вы столько уже узнали. Это я стреляла. Это я ранила вашего инспектора. Посадите меня в тюрьму, и пусть все это кончится…

Она хотела подойти к шкафу, наверное, для того, чтобы взять там платье и одеться, но забыла о своей немощности и неловко упала у ног Мегрэ, оказавшись на полу на четвереньках и напрасно стараясь подняться.

В его памяти еще ярче встала сцена с цыпленком.

Ему пришлось поднять ее, в то время как она отбивалась и, намеренно или нет, наносила ему удары, хватала за галстук.