Мегрэ сердится - Сименон Жорж - Страница 8

Но вот он услышал шаги. Кто-то пришел в гостиницу. До него донесся голос Ремонды.

— Но я же повторяю вам: он еще спит. Он высунулся из окна и увидел какую-то женщину в черном платье и белом переднике, должно быть служанку, которая разговаривала с Ремондой.

— Это ко мне? — спросил Мегрэ. Подняв голову, служанка сказала:

— Вот видите! Он же не спит. Она держала в руках письмо — конверт с черной каймой — и заявила, обращаясь к комиссару:

— Велено ждать ответа.

Ремонда поднялась наверх и передала комиссару письмо. Он едва успел натянуть брюки, а подтяжки еще болтались на бедрах. Было уже жарко, с реки поднимался прозрачный пар.

Он тут же пошел вместе с горничной — женщиной лет сорока, удивительно некрасивой, с глазами-пуговками, как и у ее хозяйки. За всю дорогу она не проронила ни слова и всем своим видом как бы хотела сказать: «Бесполезно пытаться что-нибудь из меня вытянуть. Мне запрещено говорить, и у вас ничего не выйдет».

Они миновали ограду, вошли в ворота и по аллее направились к внушительному дому Аморелей. В парке на деревьях щебетали птицы. Садовник толкал перед собой тачку с навозом. Дом оказался менее современным, чем у Эрнеста Малика, и менее роскошным, словно уже потускневшим от времени.

— Сюда, пожалуйста.

Они вошли не через большую дверь на парадном крыльце, а через маленькую в правом флигеле и поднялись по лестнице, стены которой были украшены гравюрами прошлого века. Не успели они дойти до площадки, как одна из дверей открылась и на пороге показалась г-жа Аморель, такая же прямая и решительная, как накануне.

— Не очень-то вы торопитесь, — заявила она.

— Мсье был еще не готов. Пришлось подождать, пока он оденется.

— Входите, комиссар. А я-то думала, что такие, как вы, встают рано.

Они вошли в ее комнату, очень большую, с тремя окнами. Кровать с резными колоннами была уже застелена, но на креслах, стульях и столах валялись в беспорядке разные вещи. Чувствовалось, что почти вся жизнь старой дамы проходит в этой комнате, что это ее личные владения, куда она не слишком охотно допускает других.

— Садитесь!.. Нет, нет, ненавижу разговаривать, если мой собеседник стоит. Можете курить свою трубку, если вам это необходимо. Мой муж с утра до вечера не выпускал трубки изо рта. От нее все же не так противно пахнет, как от сигары… Значит, вы уже успели пообедать с моим зятем?

Пожалуй, это было даже смешно. Она обращалась с ним как с мальчишкой. Но в это утро Мегрэ утратил чувство юмора.

— Да, я обедал у Эрнеста Малика, — буркнул он.

— Что же он вам говорил?

— Говорил, что вы выжили из ума и что его сын Жорж Анри почти такой же сумасшедший, как вы.

— И вы ему поверили?

— А потом, когда я возвращался в гостиницу, кто-то, считая, что я на своем веку выловил уже достаточно преступников, стрелял в меня… Полагаю, юноша был здесь?

— Какой юноша?.. Вы имеете в виду Жоржа Анри? Я не видела его весь вечер.

— Однако, по утверждению его отца, он вырвался и убежал к вам.

— Ну, если вы верите его словам как Евангелию…

— Значит, вы не знаете, куда мог деться ваш младший внук?

— Нет, но рада была бы узнать. Итак, что же вам удалось выяснить?

Он посмотрел на нее и, сам не зная почему, подумал, действительно ли ей так хочется, чтобы он что-нибудь выяснил.

— Это правда, что вы в приятельских отношениях с моим зятем Эрнестом?

— Мы учились с ним в одном классе в Муленском лицее, и он упорно продолжает мне «тыкать», как в те времена, когда нам было по двенадцать лет.

Мегрэ был не в настроении. Головная боль не проходила. Трубка противно пахла. Вдобавок он отправился сюда вместе с горничной, даже не выпив кофе, потому что в гостинице «Ангел» его еще не успели приготовить.

Мегрэ начинала раздражать эта семья, где все Друг за другом шпионили и никто, казалось, не говорил правду.

— Я боюсь за Жоржа Анри, — пробормотала старуха. — Он очень любил свою кузину. Возможно даже, между ними что-то было.

— Но ему же всего шестнадцать лет!

Она смерила его взглядом с ног до головы.

— А вы думаете, это помеха? Я никогда не была так влюблена, как в шестнадцать лет, и если бы совершила глупость, то именно в этом возрасте… Вы бы хорошо сделали, если бы нашли Жоржа Анри.

Он холодно спросил:

— А где вы посоветуете мне его искать?

— Ну, знаете, это уж ваша забота, а не моя. Меня только смущает, почему его отец уверял, будто он видел, как мальчик побежал ко мне. Ведь Малик прекрасно знает, что это не правда.

В голосе старухи слышалось неподдельное беспокойство. Она ходила взад и вперед по комнате и всякий раз, когда комиссар хотел встать, повторяла:

— Сидите!

Казалось, она разговаривает сама с собой.

— Сегодня они устраивают званый обед. Придет Шарль Малик с женой. Еще пригласили старого Кампуа и эту развалину господина Тру. Мне тоже рано утром прислали приглашение. Я только не знаю, вернется ли Жорж Анри…

— Вы больше ничего не хотите мне сказать, сударыня?

— Что вы имеете в виду?

— Ничего. Вчера в Мене вы говорили, что не верите, будто ваша внучка сама ушла из жизни.

Она пристально посмотрела на Мегрэ, не выдавая своих мыслей.

— А побывав здесь, — спросила она запальчиво, — вы убедились, что здесь все нормально?

— Этого я не утверждал.

— Ладно, продолжайте. Сходите на этот обед.

— А вы придете?

— Еще не знаю. Советую вам: поглядывайте на них. Да повнимательней слушайте. И если вы действительно мастер своего дела, как это утверждают…

Очевидно, она была им недовольна. Быть может, он показал себя недостаточно гибким, недостаточно проницательным, чтобы понять ее мысли? А может быть, ее разочаровало то, что он до сих пор все еще не разобрался в происходящем?

Старуха вела себя нервно, беспокойно, несмотря на свое умение владеть собой. Она подошла к двери, давая Мегрэ понять, что он свободен.

— Боюсь, как бы эти негодяи не оказались умнее нас! — произнесла она вместо прощания. — Посмотрим! Держу пари на что угодно: они поджидают вас внизу.

Так и оказалось. Когда Мегрэ вышел в коридор, одна из дверей бесшумно отворилась. Горничная — другая, не та, которая приходила за ним к Жанне, — сказала ему с почтительным поклоном:

— Не угодно ли вам пройти со мной? Господин и госпожа Малик ожидают вас в малой гостиной.

В доме было прохладно. Стены, окрашенные в блеклый цвет, резные двери, много зеркал, на стенах — картины, гравюры. Пушистые ковры скрадывали шум шагов, а шторы были наполовину спущены, чтобы не пропускать слишком много света.

Вот и последняя дверь. Он переступил порог и оказался лицом к лицу с ожидавшими его г-ном и г-жой Малик. Оба были в трауре.

Почему ему кажется, что он видит не саму семью, а искусно написанный семейный портрет? Он впервые встречал Шарля Малика и нашел, что, хотя лицом тот непохож на брата, сходство все же существовало. Шарль был немного моложе и плотнее Эрнеста. Полное лицо, румяные щеки, глаза не серые, как у того, а голубые, почти простодушные.

И он казался не таким самоуверенным, как брат. Мешки под глазами, мягкая линия губ, тревога во взгляде.

Держась очень прямо, он стоял возле белого мраморного камина, а жена сидела рядом с ним в кресле стиля Людовика XVI, положив руки на колени, словно приготовилась фотографироваться.

Видно было, что они расстроены, даже подавлены. Голос Малика звучал неуверенно:

— Входите, комиссар, и простите нас, пожалуйста, что рискнули вас побеспокоить на минутку.

Лицо г-жи Малик, очень похожей на сестру, было тоньше, и в ней угадывалось что-то от живости ее матери. Теперь эта живость была как бы притуплена, что, впрочем, объяснялось горем. В правой руке она держала скатанный комочком носовой платок и беспрестанно мяла его во время разговора.