Всадник без головы (худ. Н. Качергин) - Рид Томас Майн - Страница 49

Пресвятая дева! Я закутана в серапэ, на голове моей сомбреро… Он примет меня за мужчину! Долой эту безобразную маску! Я женщина, и он должен увидеть перед собой женщину!..

В одно мгновение Исидора срывает с себя серапэ и шляпу — едва ли быстрее могло произойти превращение на сцене. И вот на фоне зелени теперь вырисовывается легкая женственная фигурка и прекрасная головка, достойная резца Кановы. Слегка привстав, опираясь на стремена и наклонившись корпусом вперед, она вся превращается в ожидание.

Исидора не обнаруживает и тени страха, вопреки своим словам. Губы не дрожат, на лице незаметно бледности. Наоборот, ее взгляд, устремленный вперед, — призыв гордой любви, призыв орлицы, ожидающей своего орла.

Но вдруг… что за странная перемена? Золотая вышивка ввела ее в заблуждение. Всадник в мексиканском наряде — не Морис Джеральд, а Мигуэль Диаз.

Приподнятое, взволнованное состояние Исидоры переходит в уныние. Полная разочарования, девушка опускается в седло, и из груди ее вырываются тяжелые вздохи, близкие к возгласам отчаяния.

Эль-Койот заговорил первый:

— Здравствуйте, сеньорита! Кто бы ожидал увидеть вас среди этих тенистых зарослей?

— Это ни в какой мере не должно вас касаться, дон Мигуэль Диаз.

— Странный ответ, сеньорита. Конечно, это касается меня и должно меня касаться. Вы прекрасно знаете, как безумно я вас люблю. Дураком я был, когда признался, что я ваш раб. Вот это-то и охладило ваши чувства.

— Вы ошибаетесь, сеньор. Я никогда не говорила, что люблю вас. Если мне нравилось, как вы ездите верхом, и я об этом вам сказала, то, во всяком случае, из этого не следовало делать какие-либо выводы. Не вами я любовалась, а лишь вашим искусством наездника. И это было три года назад. Я была тогда еще девчонкой, а в этом возрасте такие вещи производят сильное впечатление. Поражает внешний блеск, а не моральные качества. Но теперь я стала старше, и вполне естественно, что ко многому стала иначе относиться.

— Но почему же вы внушали мне ложные надежды? Помните тот день, когда я укротил самого неистового быка и усмирил самую дикую лошадь в табуне вашего отца? Ведь ни один пастух не смел подойти к ним. В этот день вы улыбались мне, и в вашем взгляде я прочел признание в любви. Не отрицайте этого, донья Исидора! Я достаточно хорошо изучил людей и легко мог прочесть по вашему лицу, что вы думали и что вы чувствовали. Но сейчас все изменилось. Почему же? Потому, что я был покорен вашими чарами, или, вернее, потому, что имел глупость признаться в этом. А вы, как это обычно бывает у женщин, одержав победу и узнав об этом, потеряли интерес к побежденному. Это так, сеньорита, не отрицайте этого.

— Нет, это не так, дон Мигуэль Диаз. Я никогда ни словом, ни взглядом не признавалась в любви к вам. Вы были для меня просто искусным наездником, но не больше. Вы тогда были им или, по крайней мере, казались таковым. Но что вы представляете собой теперь? Знаете ли вы, что о вас говорят здесь, да и не только здесь, но и на Рио-Гранде?

— Я не считаю нужным отвечать на клевету — все равно, исходит ли она от друзей-предателей или же от лживых врагов. Я здесь для того, чтобы получить объяснения, а не давать их.

— От кого?

— От вас, прелестная донья Исидора.

— Вы слишком самоуверенны, дон Мигуэль Диаз. Не забывайте, сеньор, с кем вы разговариваете. Не забывайте, что я дочь…

— …одного из самых гордых плантаторов на Рио-Гранде и племянница не менее гордого собственника в Техасе. Я обо всем этом думал. Вспомнил также, что когда — то и я владел гасиендой, а сейчас — всего лишь охотник за лошадьми. Caramba! И что же из этого? Вы не из тех женщин, которые могут презирать человека из-за того только, что он небогат. Бедный мустангер, повидимому, может иметь у вас не меньше шансов на успех, чем владелец сотни табунов. И у меня есть доказательство вашего великодушия.

— Какое доказательство? — быстро спросила она, в первый раз обнаружив беспокойство. — Где это доказательство?

— В этом прекрасном письме. Вот оно, у меня в руках, за подписью доньи Исидоры Коварубио де Лос-Ланос. Письмо, адресованное такому же бедному мустангеру, как и я. Я не вижу необходимости дать вам его в руки. Ведь вы можете узнать письмо и на расстоянии?

Она узнала письмо. Гневный взгляд, брошенный на Диаза, выдал это.

— Как оно могло попасть в ваши руки? — спросила Исидора, не пытаясь скрыть свое негодование.

— Это не важно. Оно в моих руках. Этого я давно добивался. Не для того, чтобы узнать, что вы перестали интересоваться мною — для меня это было ясно и так, — но чтобы иметь доказательство, что вы увлечены другим. Оно говорит о том, что вы любите Мориса-мустангера, вы мечтаете посмотреть в его красивые глаза. Но знайте: вы никогда не увидите его!

— Что это значит, дон Мигуэль Диаз?

Она спросила его с дрожью в голосе, боясь услышать ответ. И неудивительно: выражение лица Эль-Койота должно было внушить страх.

Заметив это, он ответил:

— Ваши опасения вполне правильны. Я потерял вас, донья Исидора, но никому другому вы тоже не будете принадлежать — я это решил.

— Что именно?

— То, что я сказал: никто другой не назовет вас своей, а в особенности Морис-мустангер!

— Вот как!

— Да! Обещайте мне, что вы никогда больше не встретитесь с ним, или вы не уйдете с этого места!

— Вы шутите, дон Мигуэль?

— Нет, я говорю совершенно серьезно, донья Исидора.

Искренность этих слов была слишком очевидна. Несмотря на свойственную Эль-Койоту трусость, взгляд его выражал холодную и жестокую решимость, а рука уже взялась за рукоятку кинжала.

Даже отважной Исидоре стало не по себе. Угроза была слишком очевидной, и казалось, что избежать опасности почти невозможно. В первый же момент встречи у нее немного дрогнуло сердце, но она надеялась, что подоспеет друг и возьмет ее под свою защиту. В начале разговора молодая мексиканка жадно прислушивалась, не раздастся ли топот коня, и изредка бросала взгляд в ту сторону зарослей, откуда она ждала этого звука.

Теперь эта надежда рухнула. Письмо не попало к тому, кому оно предназначалось; ждать поддержки было нечего. Она подумала о бегстве. Но это сопряжено было с трудностями и большим риском. Можно получить пулю в спину, так как пистолет Эль-Койота был у него так же близко под рукой, как и кинжал.

Исидора вполне оценила всю опасность положения. На ее месте растерялась бы любая женщина. Но Исидора Коварубио была не из робких. Она и виду не показала, что угроза произвела на нее какое-нибудь впечатление.

— Чепуха! — воскликнула она. — Вы играете мною, сеньор. Вы хотите испугать меня. Ха-ха-ха! Почему мне бояться вас? Я езжу на лошади не хуже вашего. И лассо я бросаю так же легко и так же далеко, как и вы. Посмотрите, как ловко я с ним обращаюсь!

С улыбкой произнося эти слова, девушка сняла лассо с седельной луки и стала наматывать его на руку, как бы намереваясь демонстрировать свое искусство.

Но замысел ее был иной. Диаз этого не понял. Он был озадачен ее поведением и молча сидел на лошади.

Только тогда, когда он почувствовал, что петля лассо затягивается вокруг его локтей, мексиканец понял ее намерение. Но было поздно. В следующий момент руки у него оказались вытянутыми по бокам и туго связанными. Он уже не мог достать ни своего кинжала, ни пистолета. Прежде чем Эль-Койот успел дотронуться до лассо, оно еще туже затянулось вокруг него. Сильным толчком он был выброшен из седла.

— Теперь, дон Мигуэль Диаз, — вскричала Исидора, повернув лошадь, — не грозите мне больше! И не пытайтесь освободиться. Пошевелите только пальцем — и я поскачу вперед. Коварный злодей! Несмотря на твою трусость, ты хотел убить меня, я видела это по твоим глазам! Но наши роли переменились, и теперь…

Не слыша ответа, она замолчала. Ее лассо было туго натянуто, и она не спускала глаз с упавшего человека.