Кентервильское привидение (сборник) - Уайльд Оскар - Страница 4

До сих пор кентервильскому призраку не приходилось встречать себе подобных, и потому немудрено, что он струсил не на шутку. Метнув еще один взгляд на устрашающую фигуру, он опрометью бросился в свою комнату, путаясь в складках длинного савана. На бегу он обронил кинжал, который угодил в сапог посла и наутро был извлечен оттуда дворецким. Оказавшись наконец у себя в комнате наедине с самим собой, призрак упал на узкий соломенный тюфяк и спрятался с головой под одеяло. Однако спустя некоторое время к нему вернулось мужество, всегда отличавшее Кентервилей, и он решил, что, как только начнет светать, он отправится на переговоры со своим собратом. И когда первые лучи зари посеребрили верхушки окрестных холмов, он устремился к тому месту, где встретился с отвратительным привидением. В конце концов он пришел к мысли, что два призрака даже лучше, чем один, и что, заручившись помощью и поддержкой нового друга, он легко разделается с близнецами. Однако когда он подошел поближе, взору его представилось страшное зрелище. По-видимому, с новым призраком что-то случилось: в глазах его погас огонь, сверкающая сабля выпала из рук, а сам он в неловкой и напряженной позе привалился к стене. Кентервильский призрак кинулся к нему, дотронулся до него рукой, и тут – о ужас! – голова привидения отделилась от туловища и покатилась по полу, тело поникло, и кентервильский призрак обнаружил, что сжимает в руках кисейную занавеску, а у ног его валяются швабра, кухонный нож и выдолбленная тыква! Не в силах постичь это странное превращение, он с лихорадочной поспешностью схватил дощечку и при слабом утреннем свете прочитал следующие уничтожающие слова:

В один миг он понял все. Его обманули, перехитрили и одурачили. В глазах призрака появился блеск, свойственный всем доблестным Кентервилям. Он стиснул беззубые челюсти и, воздев к небу иссохшие руки, поклялся в затейливой манере старой школы, что, как только дважды прозвучит трубный глас веселого шантеклера, бесшумною стопою пройдет по замку смерть и хлынет кровь рекой.

Не успел он произнести эту страшную клятву, как на черепичной крыше соседней фермы закричал петух. Призрак залился тихим злобным смехом и стал ждать. Он ждал час, другой, но по какой-то неизвестной причине петух не торопился кричать еще раз. Наконец в половине восьмого явились служанки, и призраку пришлось прекратить свое зловещее бдение. Размышляя о тщете надежд и о крушении гордых замыслов, он прокрался к себе. В своей комнате призрак просмотрел несколько старинных книг о рыцарских обычаях, которыми страстно увлекался, и пришел к выводу, что никогда еще не случалось, чтобы после такого заклятия шантеклер не пропел дважды.

– Погибель возьми эту негодную птицу, – пробормотал он, – а было время, когда добрым моим копьем я бы проткнул ей глотку и заставил ее кричать хотя бы в предсмертной муке!

С этими словами он улегся в уютный свинцовый гроб и пролежал в нем до вечера.

4

Весь следующий день призрак чувствовал себя очень слабым и усталым. Сказывалось непосильное возбуждение последних четырех недель. Нервы у него совершенно расшатались, и он вздрагивал при малейшем шорохе. Пять дней он не выходил из комнаты, решив в конце концов поступиться кровавым пятном на полу в библиотеке. Если Отисам оно не нужно, что ж, значит, они его не заслуживают. По-видимому, это люди грубого материального склада, неспособные постичь высокую символику доступных чувствам явлений. Иначе обстояло дело с призрачными видениями и законами существования астральных тел – эти вопросы от него не зависели. Поэтому он вынужден был аккуратно исполнять свои обязанности и раз в неделю обходить коридоры, а в первую и третью среду каждого месяца издавать невнятное бормотание, спрятавшись в огромном окне-фонаре, и он не представлял себе, как ему удастся, не запятнав чести, уклониться от выполнения своего долга. Конечно, жизнь его была далеко не безгрешной, но ко всему сверхъестественному он относился крайне добросовестно. Итак, в три следующие субботы он, как обычно, проходил дозором по замку, с полуночи до трех часов, изо всех сил стараясь, чтобы его никто не увидел и не услышал. Для этого он закутывался в черный бархатный плащ, снимал башмаки и, затаив дыхание, осторожно ступал по старым, изъеденным половицам. Вдобавок ко всему он неукоснительно смазывал цепи маслом «Восходящее солнце». Нужно сказать, что на эту крайность он согласился лишь после долгой внутренней борьбы. Но все-таки однажды, когда семейство Отисов обедало, он проскользнул в спальню посла и похитил флакон с маслом. Сначала, пользуясь им, он чувствовал себя несколько униженным, однако у него хватило здравого смысла признать, что это изобретение заслуживает всяческих похвал и в известной степени оказывает ему помощь. Тем не менее, несмотря на все эти ухищрения, его преследователи не давали ему покоя. Поперек коридора постоянно натягивались веревки, и он не раз падал, спотыкаясь о них в темноте. А однажды, прохаживаясь по замку в костюме Черного Исаака, или Охотника из Хоглейских лесов, он сильно расшибся, растянувшись на полу, который близнецы намазали маслом, отчего коридор от входа в гобеленную до дубовой лестницы превратился в настоящий каток. Это оскорбление привело его в такое бешенство, что он дал клятву предпринять последнюю попытку восстановить свое попранное достоинство и пошатнувшееся положение в обществе. Он решил на следующую же ночь выступить перед наглыми юными итонцами в своей нашумевшей роли Неистовый Руперт, или Граф без Головы. В этом обличье он не появлялся уже лет семьдесят, точнее говоря, с тех пор как, представ в таком виде перед хорошенькой леди Барбарой Модиш, до того напугал ее, что она тут же отказалась от помолвки с дедушкой нынешнего лорда Кентервиля и сбежала в Гретна-Грин с красавцем Джеком Каслтоном. При этом она заявила, что никакие блага в мире не заставят ее породниться с семьей, которая позволяет такому противному привидению разгуливать в сумерках по террасе. Несколько лет спустя у бедняги Джека была дуэль на Вондсвортском выгоне с лордом Кентервилем, где последний застрелил своего соперника, а леди Барбара, сердце которой было разбито, в том же году умерла в Танбридж-Уэллсе. Словом, выход призрака в этой роли несомненно удался. Однако этот образ требовал очень сложного грима (если только такой театральный термин уместен в связи со столь загадочным, сверхъестественным явлением, или, выражаясь научно, с одной из величайших тайн сверхчувственного мира), и привидению потребовалось целых три часа, чтобы привести себя в надлежащий вид. Наконец все было готово, и он остался очень доволен своей внешностью. Правда, высокие кожаные ботфорты – неотъемлемая принадлежность выбранного им костюма – оказались великоваты, к тому же куда-то запропастился один из седельных пистолетов, но в общем призрак был вполне удовлетворен своим нарядом и в четверть второго выскользнул из-за обшивки и крадучись заспешил по коридору. Добравшись до комнаты близнецов, которая, кстати сказать, из-за цвета драпировок называлась Голубой спальней, он обнаружил, что дверь в нее приоткрыта. Стараясь обставить свое появление как можно более эффектно, он рывком распахнул дверь, и в ту же секунду на него опрокинулся тяжелый кувшин с водой, вымочив его до нитки и пролетев в двух дюймах от его левого плеча. Из-под балдахина старинной кровати тотчас донесся сдержанный визг восторга. Нервы призрака не выдержали столь жестокого испытания, и он со всех ног помчался в свою комнату, а весь следующий день мучился сильнейшей простудой. Во всей этой истории утешительным было только то, что на этот раз он не захватил с собой голову, так как в противном случае последствия могли бы оказаться весьма плачевными.

Отныне он распрощался со всякой надеждой устрашить эту грубую американскую семью и, как правило, ограничивался тем, что тихонько пробирался по переходам замка в шлепанцах, обвязав горло от сквозняков толстым красным шарфом и прихватив с собой небольшую аркебузу на случай встречи с близнецами. Решающий удар был нанесен ему девятнадцатого сентября. Он спустился в просторный холл, уверенный, что уж там-то его никто не тронет, и развлекался тем, что отпускал ядовитые замечания по поводу сделанных у Сарони больших фотографий посла США и его жены, которые висели теперь на месте фамильных портретов Кентервилей. Призрак был в простом, но изящном саване с пятнышками могильной плесени, челюсть он подвязал пожелтевшей полотняной косынкой, а в руках держал заступ могильщика и маленький фонарь. Короче говоря, он изображал одного из своих любимых героев – Неприкаянного Джонаса из Чертсийского Амбара, или Похитителя Трупов. Кентервили имели все основания запомнить это превращение, потому что оно явилось причиной их ссоры с живущим по соседству лордом Раффордом. Был третий час ночи, и, насколько призрак мог судить, все в замке спали глубоким сном. Однако, когда он направился в библиотеку, чтобы проверить, сохранились ли еще следы кровавого пятна, из темноты на него вдруг набросились две фигуры и, неистово размахивая руками, закричали «бу-у-у» в самое его ухо.