Звездочка - Лагутина Елена - Страница 8

— Придется смириться с Иркой, — рассмеялась Рита.

— Тогда надо постараться никогда не стоять с ней рядом, — постановил Ник после минуты сложных философских раздумий. — А то это плохо кончится… Придется жить с ней всю жизнь, а она вредная…

Рита снова засмеялась и наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку.

— Спокойной ночи, малыш, — прошептала она, убирая с его лба прядку темно-каштановых волос.

— Спокойной ночи, — вздохнул он грустно и сонно.

Она поправила одеяло и выключила лампу.

На выходе она обернулась.

Ник уже засыпал, но шевелил губами.

Она прислушалась.

— Ангел мой, ляг со мной, — шептал малыш. — А ты, сатана, уйди с глаз долой…

«Интересно, а это-то откуда? — удивилась Рита. — Странная формула…»

Она закрыла дверь тихо, опасаясь разбудить его, вернуть на половине пути из волшебного царства сна.

Половица скрипнула под ее ногой, Рита чертыхнулась.

На кухне свистел чайник, и Анна Владимировна раскладывала пасьянс.

— Ну, угомонился наш маленький принц? — спросила она.

— Да, — кивнула Рита, наливая себе чай. — Заснул… А ты почему не ложишься? Поздно уже…

— Не спится.

Глаза у матери были грустными. «Как всегда, — подумала Рита. — С той поры, как умер отец. С той поры, как я осталась одна… Единственное, что ее держит сейчас на плаву, — это Ник. Если бы Мариночка побольше дозволяла маме общаться с маленькой Олей!»

Она снова вспомнила, как тогда, когда Оля родилась, у Васьки была идея назвать девочку Аней — в честь мамы, и мама так хотела этого, как будто от того, как назовешь ребенка, зависит твоя связь с ним!

Мариночка капризно скривила губки и впала в задумчивую депрессию. Она впадала в нее всякий раз, когда кто-то делал что-то против ее воли и вопреки скудным представлениям об окружающем мире. Васька сразу начал нервничать, и девочку назвали в честь Мариночкиной мамы. Олей…

Рита вздохнула, подошла к матери и обняла ее.

— Все будет тип-топ, ма, — сказала она, хотя и сама не очень-то в это верила. — Мы с тобой еще красивые тетки… Вот Ник так считает, а он у нас с тобой, как ни крути, единственный мужик в семье. Хочешь не хочешь, а придется ему поверить… Так что не напускай налицо выражение мрачности — мы по-своему счастливые люди…

Она кивнула, но в глазах матери стояли слезы.

— Да если бы ты знала, Рита! — прошептала она. — Если бы ты только знала, какие… — Она не договорила.

Встала немного резко и быстро ушла в ванную.

Плакать…

Рита знала, что она бессильна. Чем она может помочь? Утешить словами?

Иногда ее руки непроизвольно сжимались в кулаки, и, закрыв глаза, она представляла себе, как дает оплеуху этой красивой куколке, позволяющей себе два часа тратить на макияж. Этой странной девице с ангельским фарфоровым личиком и тихим, вкрадчивым голосом, с ее вечной депрессией…

С ее глубоко и тщательно спрятанной и завуалированной жестокостью сердца…

Как будто и для души своей она приучилась подбирать тщательно макияж, чтобы никто не смог разглядеть ее истинной сущности.

Рита не сомневалась, что мать просто в очередной раз получила от своей невестки твердый отказ. Наверняка она сослалась на плохое здоровье.

Оля, как две капли похожая на нее, Риту, должна была расти в твердых устоях той, другой, семьи. И не дай Бог, она вдруг начнет хоть чем-то повторять Риту и Анну Владимировну! Поэтому Мариночка всеми силами старалась препятствовать отношениям бабушки и внучки.

Делала она это мягко, исподволь. Она не показывала виду, ничего не говорила… Просто демонстрировала всем своим отрешенным видом, что их присутствие ей в тягость. И они, понимая это, приходили все реже и реже…

Исполняя Маринино желание.

«Может быть, так и в самом деле лучше, — думала Рита. — Для Оли».

Но так было жалко маму, что нередко Рите хотелось посмотреть в Мариночкины глаза и спросить напрямую: за что та так ненавидит ее мать?

Римма лежала на диване, вытянув свои длинные стройные ноги, и смотрела телевизор.

Она не отреагировала на стук входной двери, только чуть вздрогнули длинные темные ресницы. Да, именно так… Она даже не пошевелилась, но Виктор сразу уловил запах тревоги и напряженности.

Они были в ссоре.

Виктор прошел в свою комнату и включил компьютер.

«Наверное, это глупо, когда взрослый мужик играет в «Дьявола», отметил он про себя и усмехнулся. — Но так хотя бы выбрасываешь дурную энергию. Так можно не разговаривать с Риммой…»

Конечно, он мог бы включить телевизор и уткнуться в него с той же глупейшей демонстративностью, с какой пялилась в экран Римма.

Но это невольно объединило бы их, а Виктор вдруг ясно осознал, до какой степени ему не хочется с ней объединяться. Хотя бы в чем-то.

Даже в просмотре телепрограмм…

Электрический чайник находился у него в комнате.

Банка с кофе «Амбассадор» тоже стояла на книжной полке. Он сделал себе кофе и переоделся. Теперь, одетый в мягкий домашний костюм, он почти расслабился. Почти… Пока он постоянно ощущает ее враждебное присутствие, он никогда не сможет расслабиться до конца.

«Жить с нелюбимой женщиной все равно, что жить в одном доме с маньяком-убийцей, — усмехнулся он про себя. — Неплохая реклама… для какой-нибудь чертовой «Виагры». Хотя при чем тут вообще «Виагра»?»

Он вспомнил, как его друг Федька (царство ему небесное!), поглядев на счастливую Римму в день их пышной свадьбы, крякнул и пробормотал: «Во акула…» И потом, когда и сам Виктор уверился, что имеет дело с акулой, только акулой в человеческом обличье, да еще в очаровательном, женском, обольстительном, — решился откровенно поговорить с Федькой, тот рассмеялся и сказал неожиданную для священника фразу: «Витька, что я тебе сейчас могу сказать? Надо было раньше… Понимаешь, ты слишком стандартный мужик. Думаешь ты не головой, а как все — болтом. И этот твой болт для тебя прямо оракул Дельфийский! А истина, брат, лежит в другом пространстве. Любовь ты навеки перепутал с похотью. Вот в чем проблема у тебя… И разведешься ты с этой своей барракудой — найдешь точно такую же, потому как мыслишь неправильно… Ты, Витька, думаешь, что тебе нужна та женщина, которая трахаться умеет, а насчет разговоров — сие не обязательно, вроде ты и так найдешь с кем словом перекинуться… Только трахаться-то можно любую научить, а вот разговаривать и думать… Это сложнее. Иногда, как в твоем случае, и вовсе невозможно».

Пока Федька был жив, проблемы задушевных разговоров не существовало. Федька был его другом с детства. Но страшная болезнь унесла Федьку в заоблачные выси к его любимому Богу, или Бог забрал к себе любимого своего Федьку? Может быть, Богу тоже было не с кем поговорить по душам?

Когда Виктор пришел с Федькиных похорон, он застал Римму в веселом расположении духа. Она что-то напевала и даже возилась на кухне. Тортик пекла. Как будто внезапная Федькина смерть от саркомы легкого была для нее и в самом деле радостью.

И вид у нее был как у вампира, напившегося крови. Удовлетворенного…

— Римма, — удивленно спросил он тогда, — у нас что, праздник?

Она замерла. Точно он застукал ее в самый неподходящий момент с любовником. Или — так все и было, в том самом духовном плане, о котором так любил пространно рассуждать Федька?

— Я… — Она неуверенно огляделась вокруг, точно искала поддержки, а потом нахмурилась, так и не найдя подходящего ответа. — Я просто хотела помочь тебе… перенести утрату. Я же знаю, Федор был для тебя больше родного брата… Хотя, конечно, меня он недолюбливал. Но мертвых не судят.

Она стояла, нелепая в этом фартуке, с красными, наманикюренными, длинными ногтями, которыми нервно перебирала кромку такого же нелепого фартука.

— Тебе совершенно не идет чувство сострадания, — холодно сказал он. — Тортик на поминки не делают… На поминках пьют водку…

Сказал — и тут же отругал себя за жестокость.

Поднял глаза, боясь увидеть в них страдание и обиду, — и тут же отвернулся. Взгляд ледяных голубых глаз ужалил его своей непримиримой ненавистью.