Мари из Порт-ан-Бессена - Сименон Жорж - Страница 10

Да только Марсель был жив и даже не ранен! Марсель улегся там, потому что, вернувшись домой, почувствовал себя столь несчастным, настолько потерявшим надежду, что не нашел другого места, подходящего для его душевного состояния.

Он был самым обездоленным из людей! Он не отличался ни красотой, ни силой, как Шателар. Даже его волосы отказывались сохранять прическу, как у других!

Его мать умерла! Его сестра-слабоумная! Отец не любит его, ведь только что он унизил его перед всеми, перед Мари!

Никто его не любил, не мог его любить! Он был как чесоточная собака, которая никому не нужна, больная собака, жалобно устраивающаяся в углу!

Вот почему он лежал на полу: чтобы, рыдая, до дна испить чашу собственного несчастья, до конца погрузиться в отчаяние!

Поскольку он лежал недалеко от печки, где еще тлели угли, его щеки сильно раскраснелись; во рту от слез сохранялся соленый привкус.

— …что это ты там делаешь?

Он не спал; однако пребывал в каком-то оцепенении. Он слышал, как вернулся отец, но не осознал этого до конца. Тем не менее он плутовал сам с собой, чтобы почувствовать себя еще несчастнее; ему хотелось хоть кого-нибудь взволновать, поскольку сестра даже не проснулась от рыданий.

— …ты часом не сошел с ума?

Он повернул к отцу раскрасневшееся, с блестящими глазами и воспаленными губами лицо.

— …не хочешь ли подняться, а?

В это время два-три посетителя кафе еще блуждали по улицам. Мари поднялась в свою мансарду и начала раздеваться, не думая о Марселе. Она была вынуждена раздеваться в темноте, потому что накануне слышала, как топтался в коридоре хозяин, вероятно приклеившийся к замочной скважине.

Она улеглась. Простыни оказались холодными и влажными. Она слышала, как закрываются двери, и очень далеко — скрип цепи.

Постели Вио и его сына находились в одной комнате рядом с кухней.

Уставший Вио бормотал, стоя у дверей:

— Ложись!

Марсель имел глупость ему ответить:

— Я не хочу спать…

— А я сказал: ложись…

— Я не хочу спать…

Вио; вероятно, припомнилось в этот момент, что его сын приходил в кафе.

Бог его знает, как возникла эта мысль, но он все-таки невнятно спросил, подозрительно глядя на сына:

— А ты случайно не пьян?

Мальчик пожал плечами. Отец гнул свое.

— Ну-ка дыхни на меня…

— Нет!

— Ты сам знаешь, что пьян!

— Это ты пьян…

— Как? Что ты сказал?..

Наверное, это было произнесено с угрозой или мальчишка из жестов отца воспринял все слишком серьезно. Им так никогда и не удалось установить истину, потому что позднее и тот и другой все происшедшее вспоминали по-разному.

Один был возбужден от вина, другой от любовной лихорадки или просто мальчишества. Кухня была тесной из-за мебели и разных привычных предметов, некоторые из которых стояли на своих местах уже пятнадцать лет!

— Повтори-ка!

— Я тебе говорю, что ты пьян… Ты скотина!.. Ты подлец!.. Да, подлец!..

Он кричал, плача. Его сестра повернулась в своей постели, так и не проснувшись, поскольку была глухой.

— Грязный сопляк!.. Сейчас я тебя проучу…

Открылось окно, за ним другое. Из кухни Вио доносился грохот ломаемых предметов, непонятно, правда, каких. Широко открытая дверь отбрасывала на тротуар прямоугольник света.

Одни говорили, что слышали обмен ударами, другие утверждали, что разозленный Вио хватал разные вещи (впрочем, выбирая похуже), какие хотел сломать, чтобы утихомирить гнев.

В конце концов послышалось:

— Предупреждаю тебя, если ты еще раз сунешься в ту дверь, ноги твоей здесь не будет… Выбирай…

Никто не захотел вмешаться. Причину не посчитали серьезной. Все задавались вопросом, ушел ли мальчишка. Слышались всхлипывания, скорее, даже жалобные стоны.

— Ты хорошо понял? Если бы твоя бедная мать не отошла в мир иной…

Наутро шел дождь, женщины как приклеенные стояли у своих порогов, а если шли за покупками, то натягивали пальто на голову точно так же, как Мари накануне.

Дверь Вио была заперта. Внутри не слышалось никакого шума, из трубы не поднимался дым.

Дождь был мягким, прохладным и настолько мелким, что, казалось, падали не капли даже, а все вокруг светилось влагой. Можно сказать, что воздух двигался — нежно, беззвучно.

— В какой-то момент юнец выскочил и побежал… Через несколько шагов он остановился… Я думаю, отец вышел на порог, чтобы напомнить ему… Марсель, наверное, не хотел уходить… Может, он выскочил потому, что боялся?

Все это произносили с печальным видом, поглядывая на неподвижные корабли в бухте; вокруг каждого из них плавали остатки рыбы.

— Мой муж не хотел, чтоб я выходила… Начинался дождь…

Несмотря на дождь, старики стояли, как обычно, у каменного парапета рядом с разводным мостом, и они тоже говорили о Вио.

— Был ли он так уж пьян…

— Думаю, что…

— Куда он мог бы пойти?..

Мальчишка вышел, остановился на тротуаре, надеясь, что его позовут обратно, как несколько часов назад у «Морского кафе» он надеялся, что Мари придет его утешать.

Видел ли он своего отца через открытую дверь? Видел ли он соседей в ночных рубашках, торчащих в окнах? Плакал ли он? Кое-кто говорил, что да.

Все утверждали, что он был бледен, как будто в ночной темноте мог выглядеть как-то иначе.

Интересовались и тем, что Вио делал внутри дома.

Но известно было лишь, что в какой-то момент дверь распахнулась, словно от удара ногой, и с треском захлопнулась.

Продавщица газет, жившая через два дома, робко позвала:

— Марсель!.. Пест!.. Марсель!..

Марсель, конечно, услышал ее, но не обернулся. Он зашагал к центру города, где сходились дороги на Байо, Гранкан и Арроманш.

А еще продавщица газет сказала своему мужу то, что теперь повторяла всем:

— Нужно бы пойти его поискать… Кто знает, на что он способен?.. Завтра его отец и не вспомнит об этом…

Но муж ответил:

— Не надо лезть в чужие дела!

Жизнь на рыбном рынке разворачивалась, как и в любой другой день, поскольку окрестным продавцам живой рыбы некогда было судачить о сыне Вио.

Но у всех местных жителей было тяжело на сердце.

Это не казалось столь трагичным, как удар бутылкой по голове. И все же!

Кто знает? У матроса лишь оказался вырванным кусок кожи с волосами, и это не помешало ему жениться в том же году.

А кто мог знать, на что способен такой юнец, как Марсель, чья сестра совсем непохожа на других, и это, безусловно, было у них семейное.

Морось сгущалась, но настоящие капли пока не появились. Скалы с обеих сторон порта выглядели огромными серыми стенами, наверху, как болезненный нарост, виднелась желтоватая трава, и вдали — острый шпиль церкви. Ветер стих. Воздух не двигался. Начался отлив, темное зеленоватое море покрылось мелкими барашками.

Воздух пах рыбой, как всегда в этот час, на мостовой оставались пятна рыбьей крови и мертвенно-бледной чешуи. Грузовички выстроились один за другим до самого конца набережной. Женщины в сабо таскали корзины с уловом.

— Он еще пожалеет о том, что сделал… Куда же он убежал, ведь у них здесь нет родственников…

Несмотря ни на что, мальчишку искали по всем закоулкам. Все убеждали себя, что он не мог уйти далеко. Правда, все боялись обнаружить его в водорослях бухты.

Мари, поднявшаяся в шесть утра, обслуживала торговок рыбой и слушала, как они спорят о ценах, местные же жители, стоя у порога, говорили только о сыне Вио.

О чем она думает, никто никогда не мог понять и узнать толком, и именно поэтому среди своих ее звали Скрытницей.

Она была бледной, но таков уж ее обычный цвет лица. Она молча обслуживала Доршена, который пришел перекусить, распределив работы на борту «Жанны».

Она, однако, прервала работу, стоя с подносом в руках, когда около девяти часов, в черных сабо, морской фуражке на голове и с видом человека, отправляющегося в море, пришел Вио.

Чуть раньше видели, как открылась его дверь. Вио не поздоровался с соседями. Он вышел из дома, глядя прямо перед собой. И он направился к разводному мосту, где собирались все местные моряки, не находящиеся в это время в море.