Маленький человек из Архангельска - Сименон Жорж - Страница 2

Случалось, они ели совершенно молча, торопливо, словно спеша отделаться от неприятной обязанности, и он еще сидел за столом, когда она принималась мыть посуду у него за спиной.

Говорили ли они в тот вечер? Иона тогда еще ничего не знал и поэтому не обратил внимания, теперь же не мог припомнить ни одной фразы.

Площадь Старого Рынка, такая шумная утром, к вечеру совсем стихала, и на ней слышались лишь шум машин, проезжавших в сотне метров от них по Буржской улице, да иногда голос матери, звавшей детишек, заигравшихся под большой шиферной крышей.

— Я иду к Клеманс, — занимаясь посудой, объявила Джина.

Старшая дочь мясника два года назад вышла замуж за служащего сети водоснабжения: это был удачный брак, и на свадьбе присутствовала вся площадь. Теперь Клеманс звалась г-жой Реверди; молодое семейство снимало квартиру на улице Двух Мостов.

Иона не спрашивал у жены объяснений, и она добавила, повернувшись к нему спиной:

— Идет фильм, который они очень хотят посмотреть.

Джина иногда ходила посидеть с их восьмимесячным мальчиком. Она брала с собой книгу и ключ от дома и возвращалась после полуночи — Реверди ходили на последний сеанс.

Лампу еще не зажигали: через окно и дверь, выходящую во двор, проникало достаточно света. Воздух был голубоватый и совершенно неподвижный, как часто бывает в конце очень долгого летнего дня. Возле бакалеи Шена в ветвях липы, единственного дерева, которое росло посреди их большого двора, заваленного бочками и ящиками, щебетали птицы.

Джина поднялась наверх. Между лавкой и кухней была каморка, которую Иона называл своим кабинетом; оттуда и начиналась лестница на второй этаж.

Когда Джина спустилась, на ней не было ни плаща, ни шляпки. Она вообще надевала шляпку только к воскресной службе. В будни ходила с непокрытой головой, ее темные волосы были растрепаны, и когда они падали ей на лицо, она отбрасывала их движением головы.

— До скорого.

Иона обратил внимание, что она взяла с собой большую лакированную сумку, которую он подарил ей на прошлый день рождения.

— Ты забыла взять книгу, — сказал он ей вдогонку.

Но она уже быстро шла, почти бежала к улице Премонстрантов. Некоторое время он постоял на пороге — сперва глядел ей вслед, потом просто дышал все еще теплым вечерним воздухом и смотрел на огни, которые начали зажигаться слева, на Буржской улице.

Чем он занимался до полуночи? Коробки с книгами, выставленные утром на тротуар, были уже убраны. Он поменял местами несколько томов — без особой надобности, просто чтобы подобрать переплеты по цвету. Зажег свет. Книги были повсюду: стояли на стеллажах до потолка, стопками лежали на прилавке и на полу по углам. Это были случайные книги, почти все потрепанные, грязные, заклеенные бумагой; он больше давал их читать за деньги, чем торговал ими.

Только в одном углу виднелись старые переплеты книг XVII и XVIII веков: старинный Лафонтен, изданный в Бельгии, латинская Библия с занятными гравюрами, «Проповеди» Бурдалу, пять экземпляров «Телемака» разного формата, а внизу — более новые подборки, такие, как «История консульства и империи» в мрачных темно-зеленых переплетах[1].

Иона не курил. Не пил ничего, кроме кофе. Иногда ходил в кино, но только чтобы доставить удовольствие Джине. В самом ли деле это доставляло ей удовольствие?

Он не был уверен. Но она требовала, чтобы он водил ее туда и обязательно брал ее в ложе: по ее мнению, это подчеркивало, что она замужем.

Он не сердился на Джину. Он на нее вообще не сердился, даже теперь. Какое право он имеет что-либо от нее требовать?

В его кабинете-каморке между лавкой и кухней окна не было, воздух поступал туда лишь через дверь; книги и здесь громоздились до потолка. Но самое для себя важное он держал в столе, за который садился всегда со вздохом удовлетворения: там хранились книги по филателии и марки.

Иона был не только букинистом. Он торговал марками. Его лавка, зажатая между продуктовыми магазинчиками на площади Старого Рынка, не отличалась привлекательностью, и лавочники их квартала были бы удивлены, узнай они, что имя Ионы Милька известно торговцам марками и филателистам всего мира. В ящике стола, под рукой, у него были аккуратно разложены зубцемеры, инструмент для изучения качества бумаги, водяных знаков, для обнаружения дефектов оттисков или надпечаток и распознавания подделок. В отличие от большинства коллег он покупал все, что подвернется под руку, заказывая за границей наборы по пятьсот, тысяче, десять тысяч марок: такие продают начинающим, и теоретически они не представляют никакой ценности. И хотя эти марки уже прошли через руки искушенных торговцев он изучал их одну за другой, ничего не отбрасывал априори, и порой у него случались находки.

Какой-нибудь выпуск, в принципе совершенно обычный, становился вдруг раритетом из-за того, что оттиск был сделан с бракованного клише, или оказывалось, что в другом выпуске есть редчайшие экземпляры, которые отличаются по тону от остальных.

Почти всякий торговец, как и почти всякий коллекционер, сосредоточивает свои интересы на марках какого-то одного периода, какого-то одного вида. Иона Мильк специализировался на монстрах — марках, которые по той или иной причине составляли исключение из правила.

В этот вечер он проработал с лупой в руке до половины двенадцатого. В какой-то момент у него появилось желание запереть дверь и пойти встретить жену. Клеманс с мужем жила всего в десяти минутах ходьбы от них, в тихой улочке, выходившей на канал. Ему было бы приятно медленно возвратиться с Джиной опустевшими тротуарами, пусть даже молча. Но боясь рассердить ее, делать этого он не стал. Она могла подумать, будто он вышел проследить за ней и убедиться, что она действительно ходила к Клеманс и возвращается одна.

Он отправился в кухню и зажег газовую плитку — сварить кофе. Кофе не мешал ему засыпать; к тому же он воспользуется случаем и наведет порядок: жена даже не поставила кастрюли на место. За это Иона тоже на нее не сердился. С тех пор как он женился, в доме стало грязнее, чем когда он жил один и почти все делал сам. При ней он не осмеливался поддерживать чистоту, боясь, что она сочтет это за упрек, но когда ее не было, он всегда что-нибудь прибирал. Сегодня, например, это была сковородка: Джина не удосужилась ее помыть, и она пахла селедкой.

На церкви Сент-Сесиль — за рынком, на углу Буржской улицы, — пробило полночь. Как обычно, он прикинул: кино кончилось в половине двенадцатого, минут за двадцать Реверди доберутся до улицы Двух Мостов, быть может, немного поболтают с Джиной. Раньше половины первого она не вернется. Он оставил гореть лампу внизу и поднялся наверх, спрашивая себя, есть ли у жены ключ. Он не помнил, чтобы она держала его в руке. У нее вошло уже в привычку бросать его в сумку в последний момент.

В случае чего он просто спустится и откроет ей, благо все равно не спит. Потолок в их комнате был низкий, с толстой балкой посередине, выкрашенной в белый цвет: под ней стояла кровать орехового дерева, рядом — двухстворчатый зеркальный шкаф, который они купили на распродаже с аукциона. Даже сюда доходил запах старых книг, смешанный с запахами кухни — в этот вечер с селедочным.

Иона разделся, надел пижаму и почистил зубы. Через окно, выходившее во двор, был виден двор Шена, окна Палестри, родителей Джины. Как все на рынке, они вставали рано, свет был только в окошке Фредо, брата Джины. Может, он только вернулся из кино? Это был шалопай с заросшим волосами лбом и густыми бровями; он вечно смотрел на Иону так, словно не мог простить, что тот женился на его сестре.

В половине первого Джины еще не было, и Мильк лежал, грустно и терпеливо глядя сквозь очки в потолок.

Пока что он не беспокоился. Могло случиться — так уже бывало, — что она вообще не придет: однажды она отсутствовала три дня.

Вернувшись, Джина тогда ничего не объяснила. В глубине души она, наверное, отнюдь не гордилась своим поступком. Она осунулась, глаза смотрели устало; казалось, она принесла с собой незнакомые запахи. Однако, проходя мимо мужа, она все-таки выпрямилась и посмотрела с вызовом.