Маленький человек из Архангельска - Сименон Жорж - Страница 16

Мильки не раз пробовали завести кошку, но все они по какой-то таинственной причине убегали. Собак Джина не любила. Она вообще не любила животных и, гуляя с Ионой в деревне, опасливо косилась на коров. Не любила она и деревню, и пешие прогулки. Никогда не стремилась научиться плавать. Чувствовала себя в своей стихии, лишь когда ее высокие каблучки стучали по ровной и твердой поверхности тротуара; тихие улочки, вроде той, где жила Клеманс, внушали ей отвращение — ей нужны были суета, шум, пестрые витрины и лотки. Если им с Ионой хотелось выпить, она выбирала не просторные кафе у мэрии или на Театральной площади, а какой-нибудь бар с музыкальным автоматом. Мильк купил ей радиоприемник, и по воскресеньям она выносила его во двор, подключая через удлинитель к кухонной розетке.

Она почти не шила, ограничиваясь починкой своей одежды и белья, у Ионы же на рубашках часто не хватало пуговиц и добрая половина трусов была рваной. Во дворе Джина читала, слушала музыку, курила, иногда в середине дня поднималась в спальню, снимала платье и ложилась поверх одеяла.

В это воскресенье Иона тоже читал, сидя в одном из металлических кресел, купленных им по случаю специально для двора. Дважды он заходил в лавку и менял книгу, остановившись в конце концов на монографии из жизни пауков. Уже давно в углу его лавки жил паук, и порой, подняв глаза, Иона с интересом наблюдал за ним, словно впервые делал для себя это открытие.

Почта за пятницу и субботу никаких известий о Джине не содержала. До сих пор Мильк, в глубине души не веря себе, надеялся все же, что жена черкнет ему пару слов; теперь он понял, что это была нелепая мысль. Время от времени, не прерывая чтения и не теряя нить повествования, он начинал думать о другом. Разумеется, мысли его не были четкими и связными. Он подумал об Анджеле, потом безо всякой причины представил себе Джину обнаженной в железной кровати в гостиничном номере.

Почему на железной? И почему стены номера побелены известкой, как в деревне? Маловероятно, чтобы она сбежала в ненавистную ей деревню. Джина, конечно, не одна. Уехала она в среду; с тех пор ей пришлось купить белье, если только она не довольствуется тем, что с вечера стирает трусики и лифчик, а утром надевает их неглажеными.

Клеманс с мужем и Пупу пошла, наверное, к Апселям, где по воскресеньям вся семья собирается вместе и Мартина, младшая дочь, играет на рояле. Двор у них очень большой, в глубине его сарай, о котором упоминала Джина. Она так и не сказала Ионе, уступила ли домогательствам мясника. Возможно, да, а возможно, Ансель не осмелился все же пойти до конца. После полудня Ионе дважды показалось, что он слышит рояль: должно быть, ветер доносил звуки до его двора.

У Шенов была машина, и по воскресеньям они уезжали. Анджела после обеда спала, а Луиджи надевал темно-синий костюм, уходил играть в кегли и возвращался домой, лишь обойдя все кафе города. Чем мог заниматься молодой человек вроде Фредо? Иона этого не знал.

Фредо один из всей семьи не ходил к мессе, и его весь день не было видно.

В пять мимо прошли несколько стариков, направлявшихся к всенощной, и тут же зазвонили колокола. Бар Ле Бука был закрыт. Иона сварил кофе и, ощутив легкий голод, съел кусок сыра. Больше ничего не произошло.

Иона поужинал, потом, не испытывая желания работать, дочитал книгу про пауков. Было только девять, и он, заперев дверь, пошел прогуляться вдоль узкого канала, разводной мост через который четко вырисовывался на фоне лунного неба. У причала покачивались две узкие беррийские лодки, от них по воде расходились круги. Он прошел по улице Двух Мостов мимо дома Клеманс; на этот раз в окнах второго этажа горел свет. Не известно ли Клеманс что-нибудь о Джине? Если даже известно, она все равно ничего ему не скажет. Он не остановился, как собирался сначала, а, напротив, быстро прошел мимо: в открытом окне виднелся Реверди, он расхаживал в одной рубашке по комнате и что-то говорил. По мере того как Иона приближался к своему дому, закрытые ставни, пустынные тротуары, тишина — все наполняло его смутной тревогой, и он заметил, что ускорил шаг, словно стараясь убежать от какой-то непонятной опасности. Неужели Другие, в том числе Джина, ощущали такой же страх и отделывались от него в ярко освещенных барах, откуда доносились громкие голоса и музыка? Сейчас Иона издалека видел эти бары, и среди них «Луксор» в конце Верхней улицы, вдоль стен которой темнели парочки.

Спал Мильк плохо, с непреходящим ощущением опасности. Едва он снял очки и повернул выключатель, как на него нахлынули воспоминания; они были не полностью его собственными; с течением времени обрывки того, что он видел и слышал сам, смешались с тем, что ему рассказали потом. Случилась эта драма, когда Ионе не было шести, с тех пор вплоть до ограбления, совершенного Марселем, в городе не произошло ничего более сенсационного. Родился Иона в 1916 г., значит, это случилось в 1922 г. — он только-только пошел в школу. Стоял ноябрь. Голубой дом уже существовал: его называли так потому, что он снизу доверху был выкрашен в небесно-голубой цвет. С тех пор дом не изменился. Его остроконечная крыша высилась на углу улицы Премонстрантов и площади Старого Рынка, рядом с мясной лавкой Анселя, а через два дома находился рыбный магазинчик, где тогда жил Иона. Вывеска тоже осталась прежней. Синими буквами на ней значилось: «Голубой дом». И ниже, помельче: «Детская одежда и пеленки». Тогда был еще жив муж нынешней вдовы Лантен — длинноусый блондин, время от времени нанимавшийся на случайную работу, тогда как его жена занималась торговлей. Иногда он целыми днями просиживал на стуле перед домом, и Иона помнил фразу, которую слышал в ту пору довольно часто: «У Лантена опять приступ».

Постав Лантен воевал в Тонкине[4] — это название Иона впервые услышал именно тогда, и оно показалось ему ужасным. Обитатели Старого Рынка говорили, что Лантен привез из Тонкина лихорадку. На протяжении недель этот человек с немного печальным и вместе с тем подозрительным взглядом вел себя, как все, и где-нибудь работал. А потом разносилась весть, что он лежит в постели, «покрытый потом и весь дрожит, со стиснутыми, как у мертвеца, зубами». Иона не выдумал эту фразу. Он не помнил, от кого ее услышал, но она врезалась ему в память. Бородатый доктор Лурель, который потом умер, дважды в день быстрой походкой шел к Лантену со своим потрепанным кожаным саквояжем, и Иона, стоя на противоположной стороне улицы, пристально смотрел на их окна и спрашивал себя: неужели Лантен умирает? Через несколько дней тот появлялся снова, исхудалый, с печальными пустыми глазами; жена усаживала его на стул у порога и в течение дня помогала ему передвигать стул, чтобы он все время находился на солнце. Магазин принадлежал не Лантену, а родителям его жены, носившим фамилию Арно и жившим в том же доме. Г-жа Арно осталась в памяти Ионы как кругленькая женщина с седыми волосами, стянутыми в узел на затылке и настолько редкими, что сквозь них просвечивала кожа. Мужа ее Мильк не помнил.

Однажды утром, уходя в школу, он увидел у Голубого дома толпу. День был базарный. Перед домом стояла «скорая помощь» и еще две черные машины; давка была такая, что это могло бы показаться бунтом, если бы не гнетущее молчание на улице. Мать сразу увела Иону и уверяла потом, что смотреть там было нечего, однако он до сих пор сохранял убеждение, что на носилках, которые несли два санитара в белом, лежал человек с перерезанным горлом, а в доме вопила женщина, как вопят сумасшедшие.

— Ты воображаешь, будто видел то, о чем узнал после их разговоров.

Возможно, мать говорила правду, но Ионе трудно было согласиться, что эта картина действительно никогда не представала его детским глазам. Позже он узнал, что Лантен мучился, чувствуя себя лишним ртом в доме родителей жены. Он неоднократно давал понять, что долго так не продлится, и начал подумывать о самоубийстве. За ним присматривали. Жене случалось даже ходить следом по улицам. В ту ночь Лантен ее не разбудил, хотя и мучился от приступа лихорадки. Под утро она, по обыкновению, первая спустилась вниз, полагая, что муж мирно спит, а он взял бритву, тихо вошел в спальню тестя и тещи и перерезал им горло; он видел, как это делают на войне, да и сам, вероятно, тоже так делал. Закричать успела лишь старая г-жа Арно. Дочь ее ринулась вверх по лестнице, но прежде чем добежала до двери, все было кончено; муж, стоя посреди комнаты, уставился на нее «безумным взглядом» и перерезал себе сонную артерию. Теперь г-жа Лантен, маленькая и совершенно седая, с такими же, как у матери, редкими волосами, все еще продолжала торговать детской одеждой.