Маленький человек из Архангельска - Сименон Жорж - Страница 10

— Привет, Джина, — бросили ей.

Тем, кому выпадало счастье переспать с ней, конечно, завидовали. Пытались многие. Некоторые успешно. Никто не сердился на нее за то, что она такая. Ей, скорее, были благодарны, потому что без нее Старый Рынок был бы уже не таким.

— Джина и в самом деле уехала утренним автобусом? — спросил Ле Бук, вновь садясь за столик. Так как Иона не отвечал, он принял его молчание за согласие и продолжал:

— В таком случае она ехала с моей племянницей, дочкой Гастона, та решила показаться другому специалисту.

Иона знал ее. У этой молодой девушки с приятным бледным лицом был врожденный вывих бедра; когда она шла, ей приходилось выдвигать вперед правую половину туловища. Ей было семнадцать лет. До двенадцати она находилась в руках врачей, прописывавших ей самые разнообразные средства. Раза два-три ее оперировали, но без видимого результата, так что к пятнадцати она пролежала в гипсе в общей сложности год. Она была кроткая и веселая; мать несколько раз в неделю приходила обменивать для нее книги и тщательно выбирала их, из боязни, что какой-нибудь персонаж тоже окажется калекой.

— Она уехала с матерью?

— Нет, одна. Джина составит ей компанию.

— Она возвращается сегодня вечером?

— Пятичасовым автобусом.

Значит, скоро станет известно, что Джина не ездила в Бурж. Что он скажет Луиджи, когда тот придет требовать от него отчета? А Палестри потребуют отчета, и серьезного. Они доверили ему дочь и считают, что он должен за нее отвечать. Не имея возможности присматривать за ней, живя в постоянном страхе скандала, Анджела повесила ее на шею зятю. В конечном счете именно это она имела в виду, когда говорила о месте для дочери у заместителя директора завода. Место, возможно, и существовало на самом деле, но она выгодно этим воспользовалась. Даже теперь Иона был ей за это признателен: жизнь его до Джины не имела никакого смысла, будто он и не жил вовсе. Его только разбирало любопытство: что происходило тогда у Палестри? Они, разумеется, спорили. Не оставляло сомнений и отношение к нему Фредо: он, наверное, кричал на родителей, что они толкают дочь в руки старику. Но Луиджи? Неужели он тоже предпочитал, чтобы лучше уж дочь шлялась, чем вышла замуж за Иону?

— Похоже, лето будет жаркое. Во всяком случае, так пишут в календаре. На будущей неделе обещают грозы.

Иона протер очки, запотевшие от дымящегося кофе, и несколько секунд смотрел на солнце, как сова, моргая розовыми веками. Он редко снимал очки на людях, сам толком не зная почему, — ведь он без очков себя не видел.

Просто у него появлялось ощущение неполноценности, как во сне, когда вдруг оказываешься в толпе голым или в одной рубашке. Джина видела его без очков каждый день и, быть может, поэтому относилась к нему иначе, чем другие. Его очки без оправы играли двойную роль.

Он видел сквозь них мельчайшие детали окружающего мира, а другие видели сквозь них его зрачки, казавшиеся большими, неподвижными и жесткими, какими на самом деле вовсе не были. Однажды, стоя на пороге, он услышал, как проходивший мимо мальчик сказал матери:

— Какие у него большие глаза!

Нет, глаза у него не были большими. Просто очки придавали им выпуклость.

— До скорого, — вздохнул Мильк, отсчитав мелочь и положив ее на стойку.

— До скорого. Приятного вечера.

К пяти Ле Бук закрывал бар — вечером посетителей было мало. Если он иногда и не делал этого, то лишь для удобства соседей. Накануне базарных дней он ложился в восемь, чтобы встать в три.

Завтра, в пятницу, рынок не работал. Через день, точнее, четыре дня из семи площадь под шиферной крышей пустовала и служила стоянкой для машин да местом ребячьих игр.

В течение двух-трех недель дети носились на роликах, создавая назойливый шум, потом, словно сговорившись, меняли забаву и принимались за шарики или волчок. Смена игр подчинялась ритму более таинственному, чем смена времен года: угадать, откуда она приходит, было невозможно, и владельца универсального магазина на Верхней улице дети всякий раз заставали врасплох.

— Дайте мне, пожалуйста, бумажного змея.

За два дня он продавал десяток-другой змеев, заказывал еще, и потом весь год у него их больше не спрашивали.

Доставая из кармана ключи, Иона вспомнил о стальной шкатулке и отъезде Джины. Он признал запах своего дома; внутри было сумрачно, так как солнце уже не светило прямо в окна. Он выкатил две коробки на колесиках и остался стоять посреди магазина, не зная что делать. Но ведь он прожил в одиночестве годы, и это его не мучило, он даже не сознавал, что ему чего-то недостает. Чем он занимался когда-то в эти часы? Иногда, сидя за прилавком, читал. Читал не только романы, но и разнообразную специальную литературу, порой самую неожиданную — от политэкономии до рассказов об археологических раскопках. Его интересовало все. Он брал наудачу книгу, к примеру по механике, полагая, что не одолеет и двух страниц, и прочитывал ее от корки до корки. Так он прочел от первой до последней строки «Историю консульства и империи», равно как и двадцать один разрозненный том «Судебного вестника» прошлого века, прежде чем продал его одному адвокату. Особенно он любил книги по географии, где какая-нибудь страна рассматривалась начиная с геологической формации и кончая экономическим и культурным развитием.

Марки служили ему ориентирами. Названия государств, имена монархов и диктаторов вызывали у него в памяти не яркую картинку или фотографию, а тонкий рисунок под прозрачной бумагой. Именно по маркам, даже больше чем по книгам, он знал Россию, где родился сорок лет назад. Его родители жили в Архангельске, в самой верхней части карты, у Белого моря: там до него родились пять его сестер и брат. Из всей семьи он один не знал России, откуда его увезли, когда ему был всего год. Может быть, именно поэтому он начал в лицее собирать марки? Ему было тринадцать, когда один из приятелей показал ему свой альбом.

— Гляди! — сказал он. — Вот твоя родина.

Это была марка 1905 г., голубовато-розовая, с изображением Кремля, — он помнил ее еще и потому, что такая же была у него самого среди многих других русских марок.

— Знаешь, у меня есть и еще, но на них только лица.

На марках, выпущенных в 1913 г, в честь трехсотлетия дома Романовых, были портреты Петра I, Александра II, Алексея Михайловича, Павла I. Позже он собрал всю серию, включая марки с Зимним дворцом и деревянным дворцом бояр Романовых.

Когда он родился, его старшей сестре Елене было шестнадцать, а теперь, если она еще жива, должно быть пятьдесят шесть. Настасье было бы пятьдесят четыре, а Даниилу, его единственному брату, умершему в детстве, — ровно пятьдесят. Трем другим сестрам — Степаниде. Соне и Дусе — было бы сорок восемь, сорок пять и сорок два; чаще всего он вспоминал о Дусе — из-за того, что она была ближе всех к нему по возрасту, и из-за ее имени. Иона никогда не видел их лиц, ничего о них не знал. Вступили они в партию или погибли?

Мать Ионы Наталья увезла его из России на свой манер — на манер Уцовиных, как говаривал его отец:

Удовины всегда слыли оригиналами.

Когда он появился на свет в их доме в Архангельске, где было восемь слуг, его отец, крупный рыбопромышленник, только что уехал интендантом в армию и находился где-то в тылу. Чтобы быть к нему поближе, его мать, настоящая перелетная птица, как любил повторять отец, отправилась со всей семьей на поезде в Москву и остановилась у тети Зины. Ее звали Зинаида Удовина, но Иона всегда знал ее как тетю Зину. По словам его родителей, она была очень богата и жила в таком большом доме, что коридоры казались бесконечными. Находясь у нее, в шестимесячном возрасте Иона заболел.

У него оказалось инфекционное воспаление легких, он никак не мог поправиться, врачи советовали более мягкий южный климат.

В Крыму, в Ялте, у них жили друзья — Шепиловичи; даже не предупредив их, однажды утром мать решила отправиться к ним с младенцем.

— Девочек я оставляю на тебя, Зина, — сказала она тетке. — Мы вернемся через несколько недель, когда мальчик немного оправится.