Кот - Сименон Жорж - Страница 27

Она проводила глазами грузчиков, которые занесли буфет в кухню и осведомились:

— Куда ставить?

Обращались они к ней, но она вышла из кухни, не удостоив их ответом.

— Сюда. Справа от раковины!

— А войдет?

Буфет точно встал на место, присмотренное для него Эмилем.

В тот день Буэн, сделав кучу покупок, вернулся, нагруженный консервными банками, бутылками с растительным маслом и уксусом, всякими кульками. В полдень, пока жена была наверху, приготовил себе второй завтрак: огромный бифштекс, жареную картошку, горошек. Спустившись, Маргарита увидела, что он сидит за столом, и в свой черед приготовила себе крошечную порцию еды.

Кухня выходила во двор в два метра шириной, окно упиралось в серую глухую стену. На эту стену они и смотрели за едой, поскольку смотреть друг на друга избегали. Их слуха не достигал шум из тупика, из города — разве что далекое гудение самолета, пролетающего высоко в небе.

Напротив еще не начались работы. По слухам было известно лишь, что жильцам предложено съехать. Одни говорили, что здесь построят школу медицинских сестер, другие — что какую-то контору, гараж по последнему слову техники, дом с первоклассными квартирами… Все это дело рук проклятых Сальнавов, отнявших половину переулка у чересчур доверчивого Себастьена Дуаза. На деньги, вырученные от продажи участка, они собирались дальше расширять кондитерскую фабрику в Иври.

Прошел месяц. Маргарита получила какое-то письмо, содержание которого ее потрясло. Она поспешно оделась и ушла торопливыми шажками. Эмиль был еще одет по-домашнему, поэтому не смог пойти за ней. Он ждал. На ожидание они тратили не меньше времени, чем на слежку: обоим было не по себе, когда они оставались дома одни. В отлучке одного из них другому чудилась угроза, тем более если это случалось не в обычные часы.

Куда ушла Маргарита?

Куда все чаще ходил Буэн часа в четыре пополудни?

Случалось, кто-то из них, не таясь, с невинным видом шел следом за другим.

В этот день возвращение Маргариты оказалось не меньшей неожиданностью, чем вторжение фургона к ним в тупик. Впервые, с тех пор как Буэн с ней познакомился, она приехала на такси. Шофер вышел и помог ей вынести клетку — должно быть, они с трудом затолкали ее в машину; несомненно, это была клетка Коко.

Буэн смотрел на них из окна гостиной. Маргарита сама несла клетку, шофер шел следом; осторожно поставив ношу на тротуар, она достала из сумочки ключ и отперла дверь. Потом расплатилась с шофером, что-то сказала ему — слов Буэн не расслышал, — снова схватила клетку, накрытую всем тем же куском мольтона, и минуту спустя, не глядя на мужа, поставила ее на прежнее место.

Он растерянно застыл у окна — ему было не по себе. Он видел, как она сняла материю и ласково посмотрела на попугая, сидевшего на жердочке. Он красовался во всем своем оперении, хвост был еще ослепительней, чем раньше. Выпуклые глазки смотрели прямо, и Буэн почувствовал какую-то неловкость, словно в этом зрелище было нечто несуразное. Ему чудилась какая-то неестественность. Птица была неподвижна. Маргарита — тоже; она, казалось, ушла в раздумья, словно над гробом близкого человека.

Наконец до него дошло: попугай все-таки издох. Из него сделали чучело, вставили все перья, сделали стеклянные глаза.

Постояв немного, Маргарита повернулась к Эмилю и жестко, с вызовом глянула ему в лицо. Потом подошла к круглому одноногому столику, на котором лежали бумага и карандаш. Написала несколько слов, положила листок на рояль и вышла в коридор — снять шляпку и пальто.

Эмиль прочел: “Если ты его тронешь, я вызову полицию”.

В гостиную она вернулась не сразу: дала мужу время переварить ее предупреждение. Вернувшись, села в кресло неподалеку от попугая; тогда и Буэн уселся по другую сторону камина.

Он тоже написал записку на листке из записной книжки, сложил ее, зажал между большим пальцем и мизинцем и коротким щелчком метнул ее жене на колени, но промазал. В следующий раз надо быть половчее. Послание долетело до колена Маргариты и упало на паркет. Она сделала вид, будто ничего не заметила и не почувствовала. Долгое время оба не двигались, словно затаив дыхание, Маргарита поглядывала на попугая.

Наконец она якобы нечаянно выронила клубок шерсти и, поднимая его, схватила бумажку, где на первый раз он написал одно-единственное слово: “Кот”.

Они были квиты.

Память у Буэна стала сдавать. Он прекрасно помнил, что где произошло и какая при этом была погода — ясная или дождь, помнил свои разговоры со здешними торговцами, помнил огромного омара, купленного в пику Маргарите, помнил первый грузовик, увозивший вещи соседей из третьего от них дома. Он помнил, что писал в своих записках и что писала жена в своих, которые с презрительной гримасой клала на рояль или ночной столик.

Память подводила Буэна только в том, что касалось очередности происшествий, дат. За эти два года в голове у него началась путаница. Чтобы установить, когда произошло то или иное событие, ему приходилось вспоминать, какое было время года, как он и Маргарита были одеты. Например, первый переезд из тупика совпал с первой половиной марта, необычайно теплого; газеты печатали метеорологическую статистику и помещали фотографии цветущих каштанов.

Когда все окна в тупике открывались, в нем становилось не так мрачно, не так молчаливо. Чувствовалось дыхание жизни; то в одном, то в другом доме раздавались голоса; какой-нибудь ребенок играл на тротуаре, и мать его окликала; звучали то пластинки, то радио, и неизменным фоном этой симфонии служил гул машин на улице Санте и даже далекие его отголоски с улицы Сен-Жак.

Облокотясь на подоконник, Буэн глазел на разобранную мебель, которую грузили в фургоны, и узнавал вкусы, проникал в жизнь тех, с кем раньше лишь случайно встречался на улице. Он удивился, увидев у одного бывшего офицера пишущую машинку и огромную картину в золоченой раме, изображавшую морской бой во времена флибустьеров.

Маргарита на первом этаже тоже смотрела, но окно у нее оставалось закрыто — она выглядывала из-за шторы, так, чтобы ее не заметили. Вид у нее был болезненный, ела она еще меньше, чем прежде, и явно сдавала. Ей случалось теперь пренебречь косметикой, хотя прежде она всегда слегка подкрашивалась, чтобы цвет лица был поживее. Странно было видеть, как она день ото дня все блекнет и тускнеет.