Кот - Сименон Жорж - Страница 2

На протяжении долгих дней дети в один и тот же час возобновляют одну и ту же игру все с той же верой в эту игру. Они верят понарошку. Разница только в том, что Эмилю Буэну семьдесят три года, Маргарите — семьдесят один. А еще разница в том, что их игра длится четыре года и они не собираются ее прекращать.

В сырости и тишине гостиной жена развернула наконец бумажку и, не надевая очков, прочла нацарапанное мужем слово: “Кот”.

Она и бровью не повела. Бывали записки и подлинней, понеожиданней, подраматичней; некоторые представляли собой сущие головоломки. Эта записка была самая что ни на есть обычная. Эмиль Буэн писал такие, когда не мог придумать ничего похитрей.

Маргарита швырнула бумажку в камин; в нем взметнулся и тут же опал узкий язык пламени. Она сложила руки на животе и застыла: теперь во всей гостиной только очаг подавал признаки жизни.

Часы затряслись и пробили один раз. Маленькая, щуплая Маргарита поднялась, словно по сигналу. На ней было бледно-розовое шерстяное платье того же оттенка, что ее щеки; поверх платья был повязан клетчатый передник нежно-голубого цвета. В седине у нее еще проглядывали редкие золотистые нити. Черты ее лица с годами заострились. Тем, кто ее не знал, казалось, что на лице у нее отражаются доброта, печаль, смирение.

— Достойная женщина!

Эмиль Буэн не ухмылялся. Чтобы обнаружить свое душевное состояние, им обоим давно уже не требовалось столь выразительных средств. Легкая дрожь губ, чуть скривившийся угол рта, мимолетный огонек, вспыхнувший в зрачках, — этого было вполне достаточно.

Маргарита огляделась, словно в нерешительности. Он догадывался, что она сейчас сделает, как при игре в шашки один партнер предвидит ход другого.

Эмиль не ошибся. Она подошла к клетке, просторной бело-голубой стоячей клетке с золоченой решеткой. В клетке застыл пестрый попугай с неподвижными глазами — не сразу можно было заметить, что глаза у него стеклянные, а сам попугай, застывший на жердочке, — не живая птица, а чучело. Но Маргарита глядела на него так ласково, словно он был живой; протянув руку, она просунула палец между прутьями. Губы у нее зашевелились, словно она продолжала считать петли. Она разговаривала с птицей. Казалось, сейчас она примется ее кормить.

Эмиль написал ей: “Кот”.

И теперь она безмолвно отвечала ему: “Попугай”.

Классический ответ. Он обвинял жену в том, что она отравила кота, его кота, которого он любил еще до знакомства с ней.

Всякий раз, когда он сидел у камина, разморенный клубами тепла, идущими от поленьев, его подмывало протянуть руку и погладить зверька, который, бывало, прибегал, сворачивался клубком у хозяина на коленях, а мех у него был такого нежного оттенка, в черную полоску.

— Самый обыкновенный домашний кот, — утверждала жена.

В те времена, когда они еще разговаривали, она начинала этими словами каждую ссору.

Пускай его кот и не был породистым, но это был необыкновенный кот. Длинный, гибкий, он скользил вдоль стен, вдоль мебели — ни дать ни взять тигр. Голова у него была меньше, чем у домашних кошек, и какая-то треугольная, а взгляд пристальный, загадочный.

Эмиль Буэн уверял, что это дикий кот, который случайно забрел в Париж. Он подобрал его совсем котенком где-то на стройке, еще когда работал в Парижском дорожном управлении. Эмиль был вдов, жил один. Кот стал ему другом. Тогда на другой стороне тупика еще высились здания, а теперь на их месте строится огромный доходный дом.

Когда он женился на Маргарите и перебрался через дорогу, кот последовал за ним.

Кот… Однажды утром Эмиль нашел его в подвале, в самом темном углу. Кот отравился паштетом, который приготовила Маргарита.

Зверек так и не смог привыкнуть к Маргарите. Все четыре года, что он прожил в доме напротив, есть он соглашался только из рук Буэна. Два-три раза в день, повинуясь обычному пощелкиванию языком, которое служило ему сигналом, кот гулял с хозяином по тупику, словно дрессированная собачонка. До того самого дня, когда они оба перебрались в дом напротив, полный незнакомых запахов, кот был единственным, от кого Эмилю перепадала ласка.

— Он малость диковат, но привыкнет к тебе…

Кот не привык. Остался недоверчив и никогда не подходил ни к Маргарите, ни к клетке, в которой сидел большой попугай ара с ярким оперением; говорить он не умел, но, разозлившись, испускал чудовищные крики.

Твой кот…

Твой попугай…

Маргарита была кроткая, не без обаяния. Нетрудно было представить себе, как она — юная и тоненькая, в платье пастельных тонов, в широкополой соломенной шляпке — мечтательно прогуливается с зонтиком в руках по берегу реки. Кстати, в столовой висит фотография, на которой она запечатлена именно такой.

Она осталась такой же стройной. Только ноги слегка распухли. Она так же, чересчур слащаво, продолжала улыбаться жизни, как когда-то — фотографу.

Кот и попугай довольствовались тем, что с почтительного расстояния недоверчиво, но уважительно следили друг за другом. Когда кот, лежа на коленях у хозяина, принимался мурлыкать, попугай замирал и глядел на него своими круглыми глазами, словно недоумевая, что это за звук, такой постоянный и однообразный.

Наверное, кот заметил, что обладает некоторой в частью над попугаем? Не зря же он следил за птицей умиротворенным взглядом полуприкрытых глаз! Он-то не сидел в клетке. Он наслаждался блаженным теплом наравне с хозяином, а хозяин его защищал.

Время от времени попугай уставал мучиться над задачей, не имеющей решения, и впадал в ярость. Он топорщил перья и вытягивал шею, словно вокруг не было прутьев, словно еще немного — и он бросится на врага; в эти минуты дом оглашался его пронзительными криками.

Тогда Маргарита говорила:

— Ты не мог бы оставить нас на минутку?

“Нас” — то есть ее с птицей. Кот тоже дрожал, зная, что сейчас его возьмут, унесут в холодную столовую и Буэн усядется там в другое кресло.

Маргарита открывала клетку, приговаривая ласковым голосом, словно обращалась к любовнику или сыну. Ей не надо было даже протягивать руку. Она просто садилась на место. Попугай смотрел на затворенную дверь гостиной, прислушивался, убеждаясь, что опасности нет, что оба чужака, мужчина и его зверь, убрались и не угрожают ему, не потешаются над ним.