Колокола Бесетра - Сименон Жорж - Страница 25

Он чувствует себя, словно собака в будке, которая издалека наблюдает за проходящими людьми и принюхивается к ним.

— Даже не знаю, что и делать… Мари-Анн звонила мне часа два назад. Ты ж ее знаешь: строит планы и очень удивляется, когда другие не готовы с восторгом их принять. Я ей сказала, что…

Не важно, что там сказала Лина. Все равно результат был бы один и тот же, и не только потому, что Мари-Анн человек властный.

Все более или менее значительные люди Парижа ее иначе как Мари-Анн не называют, как будто это имя носит во всем мире она одна. Ее полное имя Мари-Анн де Кандин. Она графиня. Ее муж скончался десять лет назад. В жизни Мари-Анн он значил очень мало, разве что дал ей свое имя, и она всю жизнь вела себя так, словно его не существует. Это был белокурый и бесцветный человек, один из тех последних парижан, которые носили монокль и все время проводили в клубе, фехтовальном зале и на скачках.

Сама она еврейка, какая-то дальняя родственница Ротшильдов. Отец был банкиром. Он тоже уже умер, а ее почти восьмидесятилетняя мать ведет светскую жизнь в своем имении на мысе Антиб.

Мари-Анн верховодит известной группой людей, которые ведут определенный образ жизни и исповедуют определенные вкусы. Она собирает вокруг себя, в своем особняке на площади Альма и в замке Кандин молодых и не очень писателей и писательниц, киношников, модельеров, молодых девушек, играющих в театре или стремящихся играть, художников, а также известное количество педерастов. Обладает многочисленными и давними связями, чего отнюдь не скрывает. Всем известно, что, несмотря на возраст, — ей уже около шестидесяти, некий дипломат навещает ее и даже нередко остается на ночь. К их компании он не принадлежит и держится в сторонке.

— Обожаю педерастов! — любит говорить Мари-Анн. — Это единственные мужчины, которые понимают женщин и не занудливы, даже когда речь не идет о любви…

Могра хочется сказать Лине: «Поторопись, ведь она тебя ждет».

С его женой вечно так: она так боится быть неверно истолкованной или вызвать осуждение, что ей требуется целая вечность, чтобы высказать самую пустячную мысль.

— Они собираются провести воскресенье в замке Кандин. Мари-Анн уедет туда в пять…

Сейчас половина четвертого. Если учесть субботние пробки на улицах, Лина доберется до площади Альма не раньше чем через час. Чего же она медлит?

— Я ей сказала, что предпочитаю остаться в Париже на случай, если тебе понадоблюсь.

Фраза вышла неловкая, Лина сама это замечает, заливается краской и поспешно добавляет:

— Может, ты завтра захочешь меня повидать…

Это звучит двусмысленно. Зачем она может внезапно ему понадобиться? Если кто и позвонит в отель «Георг V» и попросит Лину приехать в Бисетр, то уж никак не он. Позвонит м-ль Бланш или старшая медсестра, и это будет означать, что он при смерти или уже скончался.

Что же касается желания ее повидать, то она прекрасно знает, что они стараются избегать друг друга-это для них обоих единственное средство сохранить душевное равновесие.

Почему Лина не выпила как следует, прежде чем прийти сюда? Видимо, в первый раз поняла, что он учуял запах виски у нее изо рта. Ей прекрасно известно, что это он замечает сразу.

Могра никогда ее не упрекает, не сердится. Когда ей становится совсем уж невмоготу, она кричит:

— Стоит мне просто о чем-нибудь подумать, как ты уже все знаешь!

Против кого, против чего сражается она в одиночку, вместо того чтобы принять его помощь? Это неправда, всего он вовсе не знает. Ведь он ее не понимает и постоянно этим изводится.

Могра улыбается жене. Но не следует ли ему быть с улыбками поосторожнее, поскольку она может усмотреть в них иронию или снисходительность, а от снисходительности она теряется сильнее всего.

Он кивает и пытается левой рукой найти блокнот и карандаш, которые м-ль Бланш оставила где-то рядом, шаря ладонью по одеялу. Лина догадывается, встает и протягивает карандаш, который он не мог найти.

— Ты уже можешь писать? Ручаюсь, через неделю будешь разговаривать как прежде.

Она знает, что он согласен. Знала это еще до прихода сюда. Ее визит-простая формальность. А звонить по телефону она не стала из щепетильности, чтобы не передавать все это через сиделку. Предпочла ехать в дождь через весь Париж.

— Мне даже не понадобится Леонар, так что у него получится выходной.

Мари-Анн настаивает, чтобы я ехала в ее машине.

Замок Кандин находится в департаменте Эр и Луар, недалеко от Вернея, и окружен сотнями гектаров леса.

Могра пишет: «Езжай».

Что он может еще добавить? «Желаю хорошо повеселиться — слишком длинно.

На такое у него не хватит духу. Он вкладывает это пожелание в долгий ласковый взгляд. Как и следовало ожидать, Лина встревожилась. Решила, что он подсмеивается над ней? Что, по его мнению, она и дня не может провести без своих подруг?

— Знаешь, Рене, если я все же решусь поехать, то, скорее, ради Мари-Анн.

Я слишком часто бываю у нее ради своего удовольствия, чтобы подвести ее, когда она во мне нуждается.

Да нет же! Мари-Анн вовсе в ней не нуждается. Она тоже терпеть не может одиночества и хорошо себя чувствует только в окружении своего небольшого двора.

— Да, вот еще что, чуть не забыла… Ты тоже, наверное, об этом думал, и я хочу тебя успокоить. Я говорю о завтрашнем приеме в Арневиле. В прошлое воскресенье ты пригласил туда кое-кого из наших друзей. А поскольку в газетах ничего не было о твоем несчастье, я решила их обзвонить. Не бойся, никаких подробностей я не сообщала. Просто сказала, что ты неважно себя чувствуешь…

И это тоже неправда. Она рассказала все, что знает, включая и о месте, где его нашли без сознания. Это выше ее сил. Она цепляется за что угодно и за кого угодно: за телефон, за горничную, за швейцара, с которым подолгу болтает всякий раз, когда уходит или приходит.

Швейцару уже известно, что она отправляется на уикэнд в замок Кандин, что сейчас в больнице навещает мужа, что она щепетильна, что едет в замок скрепя сердце и будет в Париже через полтора часа, если вдруг что-то случится.

Друзья Мари-Анн гоняют тихо и ездят лишь на «Феррари», «Астон Мартинах» и «Альфа Ромео».

Могра хочется завопить: «Да иди же ты, наконец!»

Нет, не так: сказать ей то же самое, но только с нежностью и устало.

Неужто она не понимает, что выбрала неподходящий момент, чтобы наводить его на определенные мысли? На протяжении многих лет он ухитряется почти не думать об этом, как будто что-то в нем самом, быть может какой-то мощный инстинкт, отталкивает прочь опасные вопросы.

Не нужно отравлять ему его болезнь, а может, даже смерть. Он нуждается в покое. Лине он тоже будет необходим, особенно если она переживет мужа. А вдруг, когда его больше не будет, этот покой придет к ней сам по себе?

Вряд ли. Наверное, уже слишком поздно. Руки уже дрожат у нее сильнее, чем когда пришла, и Могра ее жаль. Ей нужно как можно скорее пропустить стаканчик.

Выйдя из больницы, она так и сделает. Зайдет в первое попавшееся бистро, и посетители начнут переглядываться при виде женщины, которая вышла из «Бентли» с шофером в ливрее за рулем, чтобы выпить стаканчик у стойки. Но ей не стыдно. Тем хуже! Возьмись он за дело иначе…

Нет! Он отказывается думать об этом. Разрывает контакт, чтобы его не одолела забота, в которой он не слишком-то хорошо ориентируется. Еще одна улыбка. Добрая, ободряющая улыбка.

— Ты уверен, Рене, что…

«Ну разумеется! Разумеется! Ступай… Расскажи им, что я лежу вниз головой, что это тебя потрясло, что вид у меня покорный или раздраженный не важно… Рассказывай что угодно, со стаканом в руке и горящими глазами…

Но, ради Бога, уходи!»

Похоже, она поняла. Ищет пепельницу, чтобы погасить окурок с красным ободком от губной помады.

— Я едва смею пожелать тебе хорошего воскресенья, Рене… Было бы справедливее, если бы это случилось со мной…

Он закрывает глаза. Все, он больше не может. Она наклоняется и целует его в лоб.