Колокола Бесетра - Сименон Жорж - Страница 19

— У вас нигде не болит?

Присев на краешек постели в уже знакомой позе, она щупает пульс. Губы ее движутся — она считает удары. Потом, пытаясь скрыть озабоченность, выходит якобы для того, чтобы выпить чашечку кофе.

Пока сестры нет, дверь медленно и бесшумно открывается, и на пороге появляется вчерашний старик в фиолетовом халате. Его ничего не выражающее лицо внушает Могра страх. Если, как ему кажется, это сумасшедший, то ничто не может помешать ему войти в комнату, приблизиться к кровати и…

Могра с облегчением слышит шаги медсестры, которая тут же выпроваживает посетителя, похлопывая его по плечу, как похлопывают по спине старого пса.

Благодаря этому маленькому происшествию Могра задумывается о том, что же представляет собой большая палата. Судя по силуэтам, которые каждый день движутся мимо его двери, там не менее сорока коек, которые обслуживают всего две медсестры. А ночью в коридоре дежурит лишь одна.

У него же круглосуточно находится своя собственная сиделка. Не кажется ли это другим больным непозволительной роскошью? Быть может, проходя мимо двери, они заглядывают в палату скорее с завистью, чем просто от любопытства? Интересует ли их, кто этот счастливый обитатель отдельной палаты? А может, они уже знают это от персонала и обсуждают его между собой?

Могра удивляет, что м-ль Бланш все не приступает к его туалету, но вскоре понимает, в чем дело: в комнату входит старшая медсестра, которую явно вызвала м-ль Бланш. Она тут же берет его за запястье, внимательно вглядываясь ему в лицо.

Глаза у Могра, должно быть, блестят, щеки порозовели. Не прошло и часа с момента пробуждения, за окном только начинает светать, а он уже чувствует себя хуже: клонит в сон, дышать становится все труднее.

Его уже не занимает, как дождь косо бьет по стеклам, как ветер стучит где-то ставней.

Конечно, он тут ни при чем, но происходящее с ним его не сердит. Это лишь доказывает, что вчера был прав он, а не Бессон д'Аргуле с его необоснованным оптимизмом. Интересно, прибежит он или нет?

— Я вам помогу, — говорит старшая медсестра м-ль Бланш.

Помогу в чем? Могра недоверчиво смотрит на нее. Она ему не нравится. Еще больше ему не нравится, когда она у него спрашивает:

— Вы не хотите на стул?

Нет! Он хочет, чтобы она ушла. Но она не уходит. Начинает помогать м-ль Бланш мыть его, потом они меняют простыни, а тем временем приходит врач-практикант со стетоскопом — его тоже уже успели предупредить.

Как и в первые дни, хлопочущие вокруг него люди обмениваются взглядами.

Но он, ясное дело, в этой игре не участвует. Происходящее его не касается, хотя и происходит это в нем, в его теле.

Еще теплым после чьей-то груди стетоскопом практикант выслушивает бронхи, легкие, сердце.

От него несет табаком. Он выпрямляется, что-то тихо говорит старшей медсестре, и все трое начинают манипулировать рукоятками его кровати. Ноги Могра высоко поднимаются. Голова у него где-то внизу, и мокрота из горла попадает в рот, но сплюнуть он не может.

Они все еще шепчутся о чем-то в углу. Когда м-ль Бланш снова подходит к постели, Могра видит, что они остались вдвоем. Она берет его за руку, но не затем, чтобы пощупать пульс, а просто дружеским жестом.

— Не пугайтесь… Профессор Одуар предполагал, что это может произойти.

Такое бывает в пятидесяти случаях из ста. У вас начался небольшой трахеит, оттого и поднялась температура.

На сколько поднялась, она не говорит.

— Профессор сейчас прийти не может. В шесть утра у него началась срочная операция, он все еще в операционной.

Могра начинает гадать, где находится операционная. На первом этаже? На этаже, где лежит он? Выходит, на рассвете, когда он смотрел на грудь Жозефы и думал о Фекане, когда зазвонили колокола, а потом часы на церкви, какой-то человек, находящийся без сознания, человек, у которого на время или навсегда отняли это сознание, уже лежал, окруженный призраками в масках, которые двигались вокруг него, словно в неторопливом и трагическом балете.

Это все еще не кончилось, поскольку Одуар пока занят. О какой операции идет речь? Не удаляют ли какому-то паралитику опухоль мозга?

Могра охватывает неподдельный страх. Он не хочет, чтобы его оперировали, чтобы ему вскрывали череп. Он вцепляется пальцами в руку медсестры, ему хочется сказать ей, что он запрещает оперировать без его согласия, хочется попросить ее, чтобы она воспрепятствовала операции.

Но это ведь так просто. Один укол — и он уснет, после чего останется лишь увезти его на одной из тех каталок, какие провозили мимо двери к большому лифту.

Могра и раньше знал, что находится в их власти, но только теперь понял, до какой степени.

— Не беспокойтесь… Я понимаю, вам неудобно лежать. Вы этого не помните, но, будучи в коме, вы пролежали в таком положении двое суток.

Кажется, температура продолжает подниматься. С каждой минутой Могра становится все более душно, его даже удивляет, что все происходит так быстро.

Ему все еще безразлично, умрет он или нет. Правда, не совсем. Снова он солгал самому себе. Лучше умереть здесь, рядом с м-ль Бланш, чем в операционной, со вскрытым черепом.

— Я думаю, профессор опять пропишет вам пенициллин и ваше недомогание как рукой снимет.

Сиделка тоже беспокоится, поглядывает то на дверь, то на свои часики.

Могра время от времени откашливается, и она утирает мокроту с его лица.

Наконец дверь отворяется, и входит Одуар, совершенно на себя непохожий: он внушителен, почти ужасен и ничем не напоминает мелкого буржуа в метро.

Профессор весь в белом — в белых штанах, похожих на пижамные, в тонком белом, почти прозрачном халате без пуговиц, который завязан тесемками на спине, на ногах — зеленоватые резиновые бахилы.

Из закатанных по локоть, как у мясника, рукавов торчат волосатые руки. На груди болтается маска. За профессором входит старшая медсестра. За ней практикант. В маленькой палате становится тесно, напряжение растет.

Одуар долго его выслушивает, потом еще раз, лицо его бесстрастно.

Приподнимает ему веки, ощупывает конечности, снова скребет чем-то по подошве.

— Откройте рот.

Профессор сует в рот Могра какой-то металлический предмет-это, вероятно, всего-навсего ложечка, но ему все равно страшно. Сегодня утром он боится всего Это не так, как прежде. Он всецело в их власти и ничего не может с этим поделать.

А они понимают друг друга даже без слов Профессор лишь бросает взгляд на старшую медсестру, и она поспешно выходит из комнаты, чтобы тут же вернуться с каким-то аппаратом, который Могра не успевает рассмотреть.

— Ничего не бойтесь. Сейчас мы отсосем вам мокроту из трахеи и верхних дыхательных путей Это процедура неприятная, но быстрая, и вам сразу же станет легче.

Его хватают и держат, словно собаку на столе у ветеринара. Может, у него и взгляд собачий? Рене видит склоненные над собой лица и начинает отбиваться, хотя с ним еще ничего не делают.

Какой-то штукой ему открывают рот и вставляют в горло трубочку. Он чувствует, как она ползет вниз. Он хочет дать им понять, что сейчас задохнется, что он больше не может, что он уже не дышит…

Эти десять-пятнадцать минут оказались самыми мучительными в его жизни. Он действительно чувствовал себя как животное и, кажется, вел себя тоже как животное: сперва отбивался, а потом неподвижно лежал, бросая на всех по очереди безумные взгляды.

Они включили что-то вроде насоса, и у него было полное ощущение, что легкие медленно высасываются. Затем они ввели резиновую трубочку сначала в одну ноздрю, потом в другую, и тогда ему показалось, что через них вытекает мозг.

Наконец его оставили в покое. Только м-ль Бланш, нахмурясь, держит его за руку. Могра не просто лежит неподвижно — он чувствует себя совершенно выпотрошенным, измочаленным, не способным ни на что реагировать. У него даже пропало всякое любопытство, он лишь угрюмо смотрит на них, не проявляя ни малейшего интереса к тому, что они делают и говорят. В голове бродит только одна более или менее четкая мысль: он не желает, чтобы его отправили в операционную.