Япония. Год в дзен-буддийском монастыре - ван де Ветеринг Янвиллем - Страница 32

Настоятель посмотрел на меня. Я не знал, что ответить. Вполне приемлемые условия, но, казалось, настоятель чего-то ожидал.

— Хорошо, — сказал я. — Благодарю вас за всё.

Он кивнул, и я, полагая, что беседа окончена, поклонился и встал. Когда я подошёл к двери, настоятель окликнул меня:

— Есть ещё кое-что, что я хотел бы спросить. Зачем тебе эта церемония? Думаешь, она что-то даст?

Пришлось признаться, что я так не думаю.

— Думаешь, став буддистом, ты сумеешь решить свой коан?

Нет, я так не думал.

— Хм-м, — произнёс настоятель и отвернулся.

На этом беседа закончилась, и я покинул комнату.

Я отправился в сад искать Хан-сана и обнаружил, что он грузит в тележку огурцы.

— Ты буддист? — спросил я.

Хан-сан, возможно, был простым деревенским парнем, но голова у него соображала.

— Я? — невинно спросил он. — Я изучаю дзен-буддизм (если перевести дословно, он сказал: «Я совершаю изучение дзен-буддизма»).

— Это мне известно, — сказал я нетерпеливо. — Я хочу знать другое: ты буддист?

— Знаешь, — сказал Хан-сан, — этого «я» не существует. Я постоянно изменяюсь, с каждой секундой становлюсь другим. Я существую так же, как существуют облака. Облако — тоже буддист. Ты называешь меня «Хан-сан» и воображаешь, что вчера я был таким же, каким буду завтра. В действительности же никакого Хан-сана нет. Но как несуществующий Хан-сан может быть буддистом?

— Не усложняй так, — сказал я. — Всё, что я спрашиваю, — это являешься ли ты частью общины буддистов.

— А облако это часть неба? — спросил Хан-сан.

Я сдался. О церемонии мы больше никогда не говорили.

Глава 18

Всё, что завершается, начинается

— Бог благ, — сказал викарий.

Было воскресное утро, и я находился в гостях у Лео Маркса. Солнце в библиотеке светило, и я раскрыл окна, чтобы слышать море. Викарий тоже гостил у Лео. Дом Лео был бесплатной гостиницей для странствующих бездельников.

— При условии, что они бреются, — говорил Лео, — и помалкивают за обеденным столом.

Я встречал в его доме морских капитанов, писателей, путешествовавших бизнесменов, а теперь вот ещё и викарий.

— Почему Бог благ? — спросил я.

— Потому что канарейка прекрасно поёт.

Канарейка выводила у открытого окна мелодию, изобилующую изощрёнными трелями и чистыми протяжными звуками.

— Совершенно верно, — сказал незаметно вошедший Лео. — Бог благ.

Два буддиста и католик в полном согласии.

Несколько дней спустя я ехал на своём мотороллере вдоль обрыва. Питер на день уехал из города, и я, нарушив распорядок дня, отправился на прогулку. Киото окружено горами, а я уехал, не заглянув в карту. Через полчаса люди мне уже не встречались. Я ехал по горной тропе, предназначенной для альпинистов, и видел островки леса и горные луга, иногда далеко внизу сверкало озеро Бива. У края пропасти мне показалось, что, чуть повернув рукоятку, я без труда решу множество проблем. Искорёженный мотороллер, разбитое тело — и мир, Вселенная перестанут быть.

Я оставил мотороллер на тропе и сел на выступающий над пропастью камень, болтая ногами. Малейший толчок, и хо-оп, нет Китая и семисот миллионов китайцев…

А как же моя душа? Будда отказывался отвечать на этот вопрос. Есть душа, нет её, есть жизнь после смерти, нет её — праздные вопросы. Следуй восьмеричному пути, и эти вопросы отпадут сами собой, позже, сейчас, не имеет значения. Но я сидел на камне, и мои ноги упирались в ничто. Если я уже в ничто, что от меня останется? А если что-то останется, куда оно отправится? В рай или в ад? Ад для самоубийц, печальная юдоль, полная стенающих прозрачных теней? Я поднял ноги на камень, вернулся к мотороллеру и уже через час был дома. По пути я почти не глядел на пейзажи и на крестьян и крестьянок, работавших в красочных кимоно. Я старался нащупать нить моих мыслей. Чему я научился за полтора года падений и подъёмов? Тому, что надо трудиться изо всех сил, что я обязан делать всё как можно лучше. Но я мог научиться этому и в Роттердаме. Голландцы, особенно жители Роттердама, трудятся не покладая рук, это национальный обычай. Всё, что мне нужно сделать, это воссоздать среду, а это совсем нетрудно. Гораздо легче следовать примеру, чем сопротивляться ему.

Кое-чему мне всё-таки удалось здесь научиться. Мало стараться изо всех сил, нужно, стараясь изо всех сил, оставаться непривязанным к любым своим устремлениям.

Старший монах и его худощавый помощник Ке-сан рассказали мне, когда я помогал им на кухне, историю о дзенском священнике и саде мхов.

Ке-сан добавил, что священник утратил самообладание, заплакал, затопал ногами, чего, по словам Ке-сан, нельзя было делать. Правильно, думал я после моей поездки к пропасти. Вот в чём всё дело: стараться изо всех сил и не привязываться. Дойти до такого момента, когда всё, что ты старался сделать, сведётся к нулю, и остаться к этому равнодушным. Невозмутимость. Вот чему я здесь научился. Немного теории. У меня это заняло полтора года. Сомневаюсь, смогу ли я применять эту теорию на практике.

Остаток дня я провёл, ничего особенно не делая. Вечером медитации в монастыре не было, мне нечем было заняться. Я мог медитировать у себя в комнате, учить японский или работать в саду. Мог руководствоваться распорядком дня, но мне этого не хотелось. Питер вернулся домой вечером, и я спросил его, не попросит ли он старшего монаха дать мне трёхдневный отпуск. Настоятель был болен, так что я не пропустил бы ни одного утреннего посещения.

— Зачем тебе отпуск? — спросил Питер.

Я сказал, что хочу на три дня запереться у себя в комнате и непрерывно медитировать.

— У тебя не получится, — сказал Питер.

— Знаю, — ответил я. — Какое-то время уйдёт на сон, какое-то — на еду, но почему бы не попробовать?

Питеру мой замысел не понравился. Он пытался отговорить меня, но я настаивал. Я был уверен, что нужно сделать что-то такое, что нарушило бы мой ежедневный ритм, иначе я не преодолею своей депрессии. И это казалось лучшим решением.