Революция без насилия - Ганди Мохандас (Мохандус) Карамчанд - Страница 27

Я понял его шутку. Пчелы очень деловиты, трутни – страшные бездельники. Ничего странного не было в том, что в то время как другие на заседаниях выражали свое мнение, я сидел молча. Я молчал не потому, что мне никогда не хотелось выступить. Но я не знал, как выразить свои мысли. Мне казалось, что все остальные члены комитета знают больше, нежели я. Часто случалось и так, что пока я наберусь смелости, переходят к обсуждению следующего вопроса. Так продолжалось долгое время.

Как-то стали обсуждать очень серьезный вопрос. Я считал, что отсутствовать на заседании нехорошо, а молча проголосовать – трусливо. Спор возник вот из-за чего: президентом общества был м-р Хиллс, владелец железоделательного завода. Он был пуританином. Можно сказать, что общество существовало фактически благодаря его финансовой поддержке. Многие члены комитета были его ставленниками. В исполнительный комитет входил и известный вегетарианец д-р Аллисон – сторонник только что зародившегося движения за ограничение рождаемости и пропагандист этого среди трудящихся классов. М-р Хиллс же считал, что ограничение рождаемости подрывает основы морали. Он полагал, что Вегетарианское общество должно заниматься вопросами не только питания, но и морали, и что человеку с антипуританскими взглядами, как у м-ра Аллисона, нет места в Вегетарианском обществе. Поэтому было выдвинуто предложение об его исключении. Вопрос этот меня сильно интересовал. Я также считал взгляды м-ра Аллисона относительно искусственных методов контроля за рождаемостью опасными и полагал, что м-р Хиллс, как пуританин, обязан выступить против него. Я был высокого мнения о м-ре Хиллсе и его душевных качествах. Но я считал, что нельзя исключать человека из Вегетарианского общества лишь за то, что он отказывается признать одной из задач общества насаждение пуританской морали. Убежденность м-ра Хиллса в необходимости исключения антипуритан из общества не имела ничего общего с непосредственными целями общества – способствовать распространению вегетарианства, а не какой-либо системы морали. Поэтому я считал, что членом общества может быть любой вегетарианец независимо от его взглядов на мораль.

В комитете были и другие лица, придерживавшиеся такого же мнения, но я ощущал потребность самому высказать свои взгляды. Но как это сделать? У меня не хватало смелости выступить, и поэтому я решил изложить свои мысли в письменном виде. На заседание я отправился с готовым текстом в кармане. Помнится, я даже не решился прочесть написанное, и президент попросил сделать это кого-то другого. Д-р Аллисон проиграл сражение. Таким образом, в первом же бою я оказался с теми, кто потерпел поражение. Но было приятно думать, что наше дело правое. Смутно припоминаю, что после этого случая вышел из состава комитета.

Застенчивость не покидала меня во все время пребывания в Англии. Даже нанося визит, я совершенно немел от одного присутствия полдюжины людей.

Как-то я отправился с адвокатом Мазмударом в Вентнор. Мы остановились в одной вегетарианской семье. На этом же курорте был и м-р Говард, автор «Этики диетического питания». Мы встретились с ним, и он пригласил нас выступить на митинге в защиту вегетарианства. Меня уверили, что читать свою речь вполне прилично. Я знал, что многие поступали именно так, стремясь выразить мысли понятнее и короче. О выступлении без подготовки мне нечего было и думать. Поэтому я написал свою речь, вышел на трибуну, но прочесть ее не смог. В глазах помутилось, я задрожал, хотя вся речь уместилась на одной странице. Пришлось Мазмудару прочесть ее вместо меня. Его собственное выступление было, разумеется, блестящим и встречено аплодисментами. Мне было стыдно за себя, а на душе тяжело от сознания своей бездарности.

Последнюю попытку выступить публично я предпринял накануне отъезда из Англии. Но и на этот раз я оказался в смешном положении. Я пригласил своих друзей-вегетарианцев на обед в ресторан Холборн, о котором уже упоминал в предыдущих главах. «Вегетарианский обед, – подумал я, – как правило, устраивают в вегетарианских ресторанах. Но почему бы его не устроить в обычном ресторане?» Я договорился с управляющим ресторана Холборн о том, что будут приготовлены исключительно вегетарианские блюда. Вегетарианцы были в восторге от такого эксперимента. Любой обед предназначен для того, чтобы доставлять удовольствие, но Запад превратил это в своего рода искусство. Вокруг обедов поднимается большая шумиха, они сопровождаются музыкой и речами. Небольшой званый обед, устроенный мною, в этом отношении не отличался от остальных. Следовательно, на обеде должны были быть произнесены речи. Я поднялся, когда наступила моя очередь говорить. Я тщательно заранее подготовил речь, состоявшую всего из нескольких фраз, но смог произнести лишь первую. Я как-то читал о том, что Аддисон, впервые выступая в палате общин, три раза повторял: «Я представляю себе…», и когда он не смог продолжить, какой-то шутник встал и сказал: «Джентльмен зачал трижды, но ничего не родил». (Игра слов: «to conceive» – «представлять себе» и «зачать».)

Я хотел произнести шутливую речь, обыграв этот анекдот, и начал выступление с этой фразы, но тут же замолк. Память совершенно изменила мне, и, пытаясь сказать шутливую речь, я сам попал в смешное положение.

– Благодарю вас, джентльмены, за то, что вы приняли мое приглашение, – отрывисто проговорил я и сел.

И только в Южной Африке я поборол свою робость, хотя еще и не окончательно. Я совершенно не мог говорить экспромтом. Каждый раз, когда передо мной была незнакомая аудитория, я испытывал сомнения и всячески старался избежать выступлений. Даже теперь, мне кажется, я не смог бы занимать друзей пустой болтовней.

Должен заметить, что моя застенчивость не причиняла мне никакого вреда, кроме того, что надо мной иногда подсмеивались друзья. А иногда и наоборот: я извлекал пользу из этого. Моя нерешительность в разговоре, раньше огорчавшая меня, теперь доставляет мне удовольствие. Ее величайшее достоинство состояло в том, что она научила меня экономить слова. Я привык кратко формулировать свои мысли. Теперь я могу выдать себе свидетельство о том, что бессмысленное слово вряд ли сорвется у меня с языка или с пера. Я не припомню, чтобы когда-либо сожалел о сказанном или написанном. Благодаря этому я оградил себя от многих неудач и излишней траты времени. Опыт подсказал мне, что молчание – один из признаков духовной дисциплины приверженца истины. Склонность к преувеличению, замалчиванию или искажению истины, сознательно или бессознательно, – естественная слабость человека, молчание же необходимо для того, чтобы побороть эту слабость. Речь человека немногословного вряд ли будет лишена смысла: ведь он взвешивает каждое слово. Очень многие люди не воздержанны в речи. Не было еще ни одного собрания, на котором председателя не осаждали бы записочками с просьбами предоставить слово. А когда такая просьба удовлетворяется, оратор обычно превышает регламент, просит дополнительное время, а иногда продолжает говорить и без разрешения. Подобные выступления вряд ли приносят пользу миру. Это, как правило, пустая трата времени. Моя застенчивость, в действительности, – мой щит и прикрытие. Она дает мне возможность расти. Она помогает мне распознавать истину.

Сорок лет назад в Англии было сравнительно мало студентов-индийцев. Те из них, кто был женат, обычно скрывали это. Учащиеся школ и студенты колледжей в Англии – холостяки, так как считается, что ученье невозможно совместить с жизнью женатого человека. В доброе старое время и у нас существовала такая же традиция – учащийся обязательно был брахмачария. А сейчас заключаются браки между детьми, что совершенно немыслимо в Англии. Поэтому индийские студенты стеснялись признаваться, что они женаты. Была и другая причина для притворства. Если бы стало известно, что они женаты, то в семьях, в которых они жили, им нельзя было бы флиртовать. Флирт этот был более или менее невинным. Родители даже поощряли его, и такого рода общение между молодыми мужчинами и женщинами, пожалуй, необходимо в Англии, так как здесь каждый молодой человек сам выбирает себе супругу. Однако когда индийские юноши, приехавшие в Англию, втягивались в эти взаимоотношения, совершенно естественные для английской молодежи, результат часто оказывался для них плачевным. Я видел, как наши юноши, подвергаясь соблазну, избирали жизнь, полную лжи, ради приятельских отношений, которые для английской молодежи были вполне невинны, но совершенно нежелательны для нашей. Я также не избежал этого вредного влияния. Без всяких колебаний я выдал себя за холостого, хотя имел жену и сына. Однако счастливее от такого притворства я не стал. Только скрытность и молчаливость не позволяли мне зайти слишком далеко. Если бы я не скрыл, что женат, ни одна девушка не стала бы со мной разговаривать и никуда не пошла бы со мной.