Грязь на снегу - Сименон Жорж - Страница 45

Он смотрит. Глаза его открыты. В классе зажегся плафон. Штатский стоит у койки, солдат ждет в дверях.

— Иду, — бормочет Франк. — Сейчас иду…

Но не шевелится. Ему предстоит отчаянное усилие.

Ноги у него одеревенели, спину ломит. Штатский ждет.

Двор тонет в темноте. Прожектор метет по нему, как маяк по берегу моря. Франк никогда не видел моря. И не увидит. Он знает его лишь по кинофильмам, а в них обязательно показывают маяки.

Он два раза ходил в кино с Мицци. Два раза!

— Иду… франк надевает пиджак. Кажется, он что-то забыл. Ах да, ему следует быть очень покладистым — надо ублажить пожилого господина.

Маленький кабинет. Урчание печки. В помещении чересчур натоплено. Вероятно, тоже с умыслом. Франку не велят сесть; значит, допрос будет стоячий, хотя сегодня, неизвестно почему, ему легче было бы сидеть.

— Не расскажете ли немножко о Кромере?

Этот своего не упустит. Понимает, что момент благоприятный.

— Охотно.

Франк предпочел бы поговорить о пистолете, который он видит на столе. Тем самым было бы покончено с угрозой, приберегаемой против него под конец.

— Почему он дал вам деньги?

— Потому что я достал ему товар.

— Какой?

— Часы.

— Он торговал часами?

Франк еле удерживается, чтобы не взмолиться: «Вы разрешите свидание?»

В течение всего допроса он сглатывает слюну, боясь, что у него вырвется эта фраза.

— Кто-то заказал ему партию часов.

— Кто?

— Кажется, какой-то офицер.

— А почему вам так кажется?

— Так сказал мне Кромер.

— Какой офицер?

— Не знаю, как его зовут. Старший офицер, коллекционирующий часы.

— Где вы с ним виделись?

— Мы с ним ни разу не виделись.

— Как он расплатился?

— Отдал деньги Кромеру, а тот вручил мне мою долю.

— Какую именно?

— Половину.

— Где вы купили часы?

— Я их не покупал.

— Украли?

— Взял.

— Где?

— У одного знакомого часовщика, теперь уже покойного.

— Вы его убили?

— Нет. Он умер год назад.

Дело продвигается быстро, слишком быстро. При нормальных условиях этого хватило бы на три-четыре допроса, но сегодня у Франка голова идет кругом. Может показаться, что Франк сам ускоряет темп, чтобы побыстрей привести все к концу.

— У кого хранились часы?

Пожилой господин просматривает клочок бумаги.

Здесь все знают. Франк готов поклясться: знают с самого начала. Тогда какой смысл ломать комедию? Что еще они хотят выпытать? На что надеются? В конечном-то счете впустую тратится не столько его, сколько их время.

— Они были спрятаны у его сестры. Я отправился туда. Забрал часы и ушел.

— Это все?

Угрюмо, как мальчишка, застигнутый с поличным, Франк выпаливает:

— Потом вернулся назад и убил ее.

— Зачем?

— Затем что она узнала меня.

— Кто был с вами?

— Я был один.

— Где это произошло?

— В деревне.

— Далеко от города?

— Километрах в десяти.

— Вы добирались туда пешком?

— Да.

— Врете.

— Вы правы: вру.

— На чем же вы добирались?

— На велосипеде.

— У вас его нет.

— Мне одолжили.

— Кто?

— Я взял его напрокат.

— Где?

— Уже не помню. В каком-то гараже в Старом городе.

— Опознаете гараж, если вас отвезут в Старый город?

— Не уверен.

— А если вам покажут пикап, которым вы пользовались, его опознаете?

Здесь знают и это. До чего безысходно!

— Завтра утром вы увидите его во дворе.

Франк не отвечает. Ему хочется пить. Рубашка на нем взмокла под мышками, в висках начинает стучать.

— Как вы познакомились с Карлом Адлером?

— Не знаю такого.

— Но ведь он вел пикап.

— Было темно.

— Что вам о нем известно?

— Ничего.

— Вы не можете не знать, что он занимался радиотехникой.

— Я этого не знал.

— У него в машине был передатчик.

— Я не видел. Было темно. Да я и не оборачивался.

— Кто сидел сзади?

— Не знаю.

— Но кто-то сидел?

— Да.

— Значит, вас с ним свели. Кто свел?

— Кромер.

— Где?

— В баре напротив кино.

— С кем был Кромер?

— Один.

— Под какими именами он представил вам своих приятелей?

— Он их не назвал.

— Опознаете того, кто сидел сзади?

— Вряд ли.

— Опишите его.

— Довольно грузный, с усами.

Франк лжет. Опять-таки чтобы выиграть время.

— Продолжайте.

— Он был в комбинезоне.

— В баре?

— Да.

Парня они не знают. Это чувствуется. Следовательно, Франк ничем не рискует.

— Минутку. По-моему, у него был шрам.

— Где?

Франк вспоминает медную линейку. Он импровизирует:

— Через всю щеку… Левую… Да.

— Лжете. Так ведь?

— Нет.

— Я буду очень огорчен, если вы солгали: это a priori лишает меня возможности дать согласие на свидание, с просьбой о котором ко мне обратились.

— Клянусь, я его не знаю.

— А как же шрам?

— Не знаю, и все.

— Другие примеры?

— Тоже мне неизвестны. Я его, конечно, опознаю, если увижу, но описать не в состоянии.

— Как насчет бара?

— Насчет бара — правда.

— А про Карла Адлера?

— Сам удивляюсь, почему я запомнил его имя. Позднее я дважды сталкивался с ним на улице. Он меня не узнал или притворился, что не узнает.

— Передатчик?

— При мне о нем не говорили.

Получит ли он разрешение? Франк тревожно всматривается в лицо пожилого господина: тот, несомненно, испытывает тайную радость, напуская на себя еще более непроницаемый вид, чем обычно. Сворачивает сигарету. Затем медленно и беззлобно цедит:

— Карл Адлер расстрелян вчера другой нашей службой. Он ничего не сказал. Наш долг выявить его сообщников.

Франк неожиданно багровеет. Не собираются ли ему предложить сделку вроде той, на какую согласилась Лотта?

Он ничего не знает, и это правда. В конце концов в этом убедятся Но он мог бы кое-что узнать. Им можно воспользоваться, чтобы узнать.

Франк тяжело дышит. Не знает, куда спрятать глаза.

Ему опять стыдно. Как он поступит, если ему в упор поставят вопрос, пойдет ли он на сделку? Как поступил бы вольет?

Он закрывает глаза, весь напрягается. Это было бы слишком прекрасно. Этого никогда не будет. Он не плачет Нет, в такой момент он не расплачется.

Он ждет. Пожилой господин, вероятно, играет клочками бумаги. Почему он молчит? Слышно только урчание печки. Время идет. Наконец Франк осмеливается раскрыть глаза и видит рядом с собой штатского, готового отвести его назад в камеру. У дверей уже стоит солдат.

Кончено. Может быть, на час; может быть, до завтра.

Никто не прощается. Здесь не здороваются и не прощаются. Так уж заведено в этом доме, и от этого создается впечатление пустоты.

На дворе холодно, куда холодней, чем в последние дни. Небо сверкает, как лезвие, коньки крыш кажутся еще более острыми, чем обычно.

Завтра утром оконные стекла будут в цветах инея.