Грязь на снегу - Сименон Жорж - Страница 33

У дверей, не снимая шляп, его ждут двое. Перед уходом один из них протягивает ему сигарету, подносит спичку.

— Благодарю.

Во дворе стоит машина — не тюремный фургон и не военный автомобиль, а сверкающий черный лимузин, в каких до войны ездили богачи, которые могли себе позволить иметь шофера. Легко и бесшумно она выезжает за ограду и мчится вдоль трамвайной линии к центру города. Хотя стекла подняты, воздух в ней припахивает утренней свежестью. За окнами мелькают пешеходы, витрины, мальчишка, который, подпрыгивая на одной ноге, гоняет другою обломок кирпича.

Взять с собой чемодан Франку не приказали. Подписывать бумаги тоже не заставили. Следовательно, он вернется. Убежден, что вернется. И еще посмотрит, как женщина развешивает за окном детские простынки. Если час будет не слишком поздний, сможет, пожалуй, даже разглядеть дом. Об этом надо вспомнить на обратном пути.

Дорога в машине куда короче, нежели на трамвае. Они уже подъезжают к центру. Огибают внушительное здание, где размещается большинство военных учреждений. В том числе приемная генерала. У каждой двери часовой, на тротуарах ограждения: проход для гражданских лиц закрыт.

Машина тормозит не у монументального подъезда, а у низкой двери на поперечной улице; раньше там был полицейский участок, но его перевели в другое место.

Франк не ждет, пока ему знаком покажут — вылезай. Он понимает и так. На мгновение задерживается на тротуаре.

Видит прохожих на противоположной стороне улицы, но знакомых — ни одного. Да и его никто не разглядывает.

Больше он не задерживается. Останавливаться ему наверняка запрещено.

В здание он входит первым. На секунду замедляет шаг, чтобы пропустить вперед одного из сопровождающих, и углубляется вслед за ним в запутанный лабиринт полутемных коридоров с таинственными надписями на дверях, мимо которых, обходя новоприбывших, снуют секретарши с папками под мышками.

Пытать его будут, разумеется, не здесь. Тут слишком много девиц в светлых блузках. Они проходят, не обращая внимания на Франка. Обстановка, словом, совершенно прозаическая. Учреждение как учреждение: нескончаемые кабинеты, где громоздятся кучи бумаг и, покуривая сигары, работают офицеры и унтер-офицеры в форме. На дверях непонятные буквы и цифры — очевидно, обозначения различных служб.

Тимо был прав: это другой сектор. Только вот какой — более или менее важный? Франк этого пока не знает. Из кабинетов доносятся громкие голоса, перешептывание, смешки; выпячивая грудь и обдергивая ремни, выходят холеные мужчины и следом за ними женщины, у которых бюсты выпирают из-под блузок, а юбки обтягивают пышные бедра. Похоже, кое-кто ухитряется заниматься здесь любовью прямо в служебных кабинетах.

Франк и тот подтягивается. Посматривает по сторонам как ни в чем не бывало, хотя в душе стесняется своей многодневной щетины. Держится он почти с таким же апломбом, как раньше. Пробует даже взглянуть на свое отражение в стекле какой-то двери и поправляет галстук.

Они пришли. Это почти на самом верху здания. Потолки ниже, окна меньше, в коридорах пыльно. Его вводят в пустую приемную, где вдоль стен тянутся зеленые картотечные ящики, а посередине стоит большой стол из некрашеного дерева, покрытый грязными листами толстой промокательной бумаги.

Может быть. Франк ошибается, но, кажется, спутникам его тут не по себе: лица их приняли отчужденное и вместе с тем подобострастное выражение, маскирующее, может быть, презрение или иронию. Они переглядываются, один из них стучится в боковую дверь, исчезает за нею и тут же возвращается в сопровождении толстого офицера в расстегнутом кителе.

На пороге офицер останавливается и, с важным видом попыхивая сигарой, оглядывает Франка с головы до ног.

Осмотр, видимо, удовлетворяет его. Судя по первому впечатлению, он несколько удивлен, что арестованный так молод.

— Иди-ка сюда.

Тон у него ворчливый и в то же время добродушный.

Он кладет Франку руку на плечо, вводит его в кабинет и закрывает за собой дверь, оставив штатских в приемной.

В углу кабинета, рядом с другой дверью, сидит еще один офицер, помладше чином и годами, и работает при включенной лампе: в этой части помещения темновато.

— Фридмайер, не так ли?

— Да, это моя фамилия.

Офицер заглядывает в приготовленный заранее машинописный лист.

— Франк Фридмайер. Отлично! Садись.

Он указывает на стоящий перед его столом соломенный стул, придвигает Франку пачку сигарет, зажигалку.

Это у него, несомненно, привычка. Сигареты — для посетителей: сам офицер курит на редкость светлую и душистую сигару.

Выпятив живот, он откидывается на спинку кресла.

Волосы у него редкие, цвет лица типичный для любителя поесть.

— Итак, друг мой, что имеем рассказать?

Хотя акцент чувствуется и у него, языком он владеет в совершенстве, улавливает малейшие оттенки, и фамильярный тон взят им совершенно обдуманно.

— Не знаю, — отвечает Франк.

— Ха-ха-ха! Не знаю!

Толстяк переводит второму офицеру ответ, который привел его в такой восторг.

— А знать-то надо бы, а? Тебе же дали время подумать.

— О чем?

На этот раз офицер хмурится, подходит к шкафу, извлекает оттуда папку с делом и просматривает ее. Хотя, возможно, просто ломает комедию. Потом садится, принимает прежнюю позу, стряхивает ногтем мизинца пепел с сигары.

— Жду.

— Я готов ответить на ваши вопросы.

— Вот! Только на какие? Ручаюсь, ты этого тоже не знаешь.

— Не знаю.

— Не знаешь, что натворил?

— Я не знаю, в чем меня обвиняют.

— Вот! Вот!

У офицера занятная привычка употреблять словцо «вот» по любому поводу, к месту и не к месту.

— Тебе хочется знать, что хотим знать мы, так ведь?

— Так.

— Потому что ты знаешь кое-что кроме этого.

— Ничего я не знаю.

— Так-таки ничего? Ничего-ничего? Однако вот это нашли у тебя в карманах.

Секунду Франк ждет, что из ящика стола, куда офицер запустил руку, вынырнет пистолет. Он бледнеет. Чувствует, что за ним наблюдают. Словно нехотя переводит взгляд на руку офицера. И с изумлением узнает банкноты, которые носил в кармане и вытаскивал по любому поводу.

— Вот! Это, по-твоему, что?

— Это деньги.

— Да, деньги. Большие деньги.

— Я их заработал.

— Вот! Ты их заработал. Когда деньги зарабатывают, их получают либо из чьих-то рук, либо из банка. Так или нет? Вот я и хочу знать, кто дал их тебе. Просто. Легко.

От тебя требуется одно — назвать имя. Вот!

Неожиданное молчание. Затем, выждав, чуть порозовевший офицер повторяет, только более вкрадчиво:

— Нужно одно — назвать имя.

— Я его не знаю.

— Не знаешь, кто дал тебе эти деньги?

— Они попали ко мне из разных рук.

— Ну конечно!

— Я же коммерсант.

— Ну конечно!

— Получаешь деньги от одного, от другого. Размениваешь купюры. Не обращаешь внимания, что тебе…

С сухим стуком задвинув ящик в стол, офицер круто меняет тон и отрезает:

— Врешь.

Вид у него взбешенный, угрожающий. Он огибает стол, подходит к арестованному, кладет ему руку на плечо, и Франк ждет удара. Но офицер, продолжая говорить и словно обращаясь сам к себе, поднимает его со стула.

— Короче, деньги откуда попало, так? Получаешь их от одного, от другого и, не глядя, суешь в карман?

— Да.

— Нет.

У Франка перехватывает дыхание. Он не понимает, куда гнет собеседник. Чувствует неясную угрозу, какую-то тайну. Восемнадцать, нет, почти девятнадцать суток он напрягал мозг. Пытался все предусмотреть, но все пошло не так, как должно было бы идти. Разом переместилось в совершенно иную плоскость. Школа, пожилой господин в очках — это теперь иной, почти успокоительный мир, и тем не менее во рту у Франка сигарета, он слышит в соседней комнате стрекот пишущей машинки, по коридору снуют женщины.

— Посмотри-ка сюда, Фридмайер, и скажи, случайные ли это деньги.

Офицер берет одну бумажку из лежащей на столе пачки. Не снимая руки с плеча Франка, подводит его к окну и показывает купюру на свет.